Элли и Сиф пошли вдоль берега, оглядываясь через плечо на девочку, которая опять встала перед статуей на колени.
– Так она королева? – сказал Сиф.
Элли кивнула.
– Но эта девочка молилась ей. У нас в Городе люди молились святым, но… а ты слышал, что сказал тот старик?
– «Воздадим Ей хвалу», – бросил Сиф, пожимая плечами.
– До этого. Он сказал: «Возблагодарим Божество».
Сиф скривился.
Элли огляделась, чтобы убедиться, что никто не слышит.
– А что, если Королева и есть Божество, как ты? – спросила она, мурашки возбуждения побежали у неё по затылку.
– И откуда нам знать, хорошо ли это? – поинтересовался Сиф, с мрачным видом рассматривая статую. Девчушка собирала маргаритки, вплетая их в новый венок, который она затем водрузила на голову статуи взамен старого.
Элли знала двух богов. Один спас ей жизнь, и она верила ему безоговорочно. Другой три года пытался уничтожить её.
– Которая же ты? – прошептала она.
Дневник Лейлы
4753 дня на борту «Возрождения»
Мне хочется плакать, но нельзя, сначала я должна записать всё это. Такое чувство, что это важно.
Голубоглазый был сам не свой этим утром. Тюлень проплыл у самой его пасти, а он даже не куснул, вот я и подумала, поглядим, что может сделать старая знахарка. Я упёрлась пятками и ругала Голубоглазого, пока тот не приплыл со мной обратно к Ковчегу – к той обдаваемой волнами платформе, что торчит из его бока. Я выдернула ноги из стремян и вылетела из седла.
– Позови Каргу! – проорала я, шлёпая по щиколотку в воде. Тимоти вытаращился на меня в ужасе. – НЕМЕДЛЕННО!
Он замельтешил по шатким лестницам к Небесной палубе. Я встала возле Голубоглазого на колени, чтобы осмотреть его. Чёрная кожа была в шрамах и буграх, как и обычно, но вот большущая белая отметина у него на боку стала цвета пожелтелой старой бумаги.
Заскрипела лестница, и, подняв голову, я увидела древнюю старуху – неистовое облако призрачно-чёрных волос и сто тысяч раз проморщиненное лицо. Вместо спины громадный горб, а глаза в переплетении морщин, прям как у высохшего грецкого ореха.
– Как ты так быстро пришла? – спросила я.
– Она уже спускалась вниз по лестнице! – возгласил Тимоти у неё за спиной.
– Мой кит болен, – сказала я Карге.
Она подковыляла ко мне, опираясь на костыль, сделанный из ветви дерева.
– Твой кит не болен, дитя.
– Ещё как болен. И не зови меня дитя – мне тринадцать лет и восемь дней, нечего звать меня дитя.