Человек-монумент, страшный на первый взгляд, но для близких – простой и надежный.
За барабанами со счастливой улыбкой на небритом лице – Андрюха Смирнов, по прозвищу Злой (его все так зовут, потому что добрее человека во всей Москве не найти).
Музыка внутри Дэна и партии музыкантов наконец соединились. Почти идеально, как никогда раньше. Песня об ангеле-хранителе словно вздохнула полной грудью, обрела голос, а сам Дэн завис над аккордами чуть в стороне, на небольшой дистанции. Мысли его устремились вдаль, без определенной цели они понеслись по замызганным коридорам бывшего завода «Москвич», воспарили над весенней Москвой, над забитыми автомобилями дорогами и точками пешеходов, облетели тополя с набухшими, почти готовыми лопнуть почками и полетели выше, сквозь завесу тяжелых облаков к полуденному солнцу.
Дэн существовал сразу в нескольких местах, он словно распылился по вселенной, став одновременно и небом, и луной, и даже каждым из музыкантов группы. Часть его сознания цеплялась взглядом за блики на плакатах, за плавные изгибы инструментов и возвращалась обратно к ритму барабанов, к переливам соло-гитары, к плотному рисунку баса, вниз от слепящего солнца к земле и снова в космос. В изумлении Дэн наблюдал за течением песни, за гармонией и пульсацией мелодии, которая так много для него значила и от которой, как он считал, зависело ни много ни мало его будущее. Неужели это он ее сочинил?
Играть было легко. Пальцы сами складывались в аккорды на грифе, Дэну только оставалось удивляться, что у него вообще было тело. Но, кроме музыки, приходилось еще контролировать дыхание, держаться на ногах, напрягая мышцы, отражать свет зрачками, проецируя его в мозг. Это он почувствовал вдруг и остро.
К середине второго куплета у Дэна слегка занемели пальцы на правой руке и закололо в плече. Кажется, так уже было с ним однажды. Воспоминание расплывалось, как кофейная капля на салфетке, оно словно появилось из жизни, которой он никогда не жил. Дэн уже чувствовал когда-то эти легкие покалывания, тогда так сильно онемел язык, что он не мог говорить. Испуганные глаза с липкими от туши ресницами смотрели на него из треснутого мутного зеркала времени. Мама?
Ощущение пропало так же быстро, как и пришло, но онемение в руке осталось.
Песня приближалась к финалу; Дэн еще не был до конца уверен, насколько эмоциональной должна быть концовка, и потому чуть приглушил свою партию. Сыграл тише и немного позади основного ритма. Надо отдать должное барабанщику, он поймал его волну, приглушив ритм, и финал зазвучал по-новому, с нотками грусти.