Почему позже, через несколько поколений, они стали отказываться? Почему сначала единицы, потом сотни, тысячи, десятки тысяч людей предпочли старость? Петров не мог этого понять. Отказывался принимать такой странный выбор. Не выбор – отказ. Да, генная модификация не смогла значительно продлить срок человеческой жизни, выигрыш был минимальным: сто двадцать, сто тридцать лет против восьмидесяти-девяноста. Отпали генетические болезни и те, что развивались к старости, вот и выигрыш. Но прожив свои сто с лишним лет, человек все равно умирал. И умирал молодым и здоровым. Никто не хочет умирать молодым. Обидно. Наверно, это и было основной причиной. Жить и помнить, что скоро чья-то всевластная рука повернет твой рубильник: через двадцать лет, через десять, через пять, завтра… Завтра! А ты молод, а ты только встретил ту самую, единственную, а у тебя маленькие дети, и ты уже точно не увидишь их взрослыми. Непереносимо.
Дети… Семья… Они требуют: «Верните нам настоящую семью!» Что для них настоящая семья? Папа, мама, трое, ну от силы пятеро детей. Бабушки плюс дедушки. А теперь детородный период длится всю взрослую жизнь. Вон у Иловайченко и его Татьяны тридцать семь детей. Правда с ними живут только последние, девчонки-тройняшки, маленькие еще. Петров так и не научился различать эти мордашки. Кто Верка, кто Светка, кто Иришка? А если у человека десяток браков за всю жизнь, и в каждом далеко не по одному чаду? Он и не помнит, может, некоторых. Даже многих. А еще десятки собственных братьев и сестер. Дядья и тетки, кузены и кузины… Не сосчитать. Иловайченко, кстати, сосчитал. Уверяет, что от его деда ныне живущих иловайченок восемьсот двадцать шесть человек. Огромный клан, где уж тут всех упомнить?!
Но почему демонстранты с плакатами считают это ненормальным? Когда-то в древности тоже были патриархальные большие семьи, кланы. Для предков правильно, а для нынешних, как они говорят, модификантов, ненормально. Ерунда же! Разве нет?
Небо заволокло серой хмарью, начал накрапывать дождь. Иловайченко принялся недовольно бурчать:
– Лето наступит когда-нибудь, мати-йёти? Середина июня, а без куртки на улицу не выйдешь.
От этого ворчания Петрову вдруг стало легче. Даже веселее. Что бы ни кричали недовольные достижениями науки и техники, а человек совершенно не изменился.