Разбитые часы Гипербореи - страница 6

Шрифт
Интервал


Семья была веселая, дружная. Валентин как-то пригласил Анфису к себе домой, несмотря на то, что она отнекивалась.

– В качестве кого я там буду? – спрашивала она.

– В качестве самой себя… я своим все уши прожужжал о своей новой знакомой – замечательной Анфисе. И конечно, они хотят с тобой познакомиться. Это вообще-то не страшно.

– А я и не боюсь, еще чего…

– Не сомневаюсь. Ну так что? Тебя ждут в субботу.

– Ладно. Вечернее платье и клатч?

– Ну что ты? – возмутился Валентин. – Никакого официоза. Все мило и по-домашнему… Мама с бабушкой великолепно готовят…

Субботний вечер и впрямь прошел прекрасно. Мама Лавочкина оказалась еще молодой женщиной – пятидесяти шести лет – с тонкими чертами лица, худощавой, спортивного сложения. Отец – напротив, был плотным импозантным мужчиной с седыми волосами и громким голосом.

– Проходите, проходите, – прогудел он. – В большую залу. Там вас ждут.

Ожидавшие – бабушка Олимпиада Андреевна, Вероника и сам Валентин, мгновенно залившийся краской при появлении званой гостьи. Он вскочил с места, но отец решительным жестом дал понять, чтобы он оставался там, где находится.

– Сиди. Сиди. Уж я сам поухаживаю за дамой…

Легкая неловкость, которая возникла при ее появлении, вскоре исчезла… Анфиса включилась в разговор, ее расспрашивали о работе, о том, что интересного она переводит сейчас… Кухня и впрямь была замечательной – какие-то крохотные пирожки с мясной и рыбной начинкой, которые буквально таяли во рту, вкусные салаты…

Но все же Анфисе показалось, что легкий холодок имел место быть, хотя, возможно, ей это только показалось…

* * *

Он смотрел на толпу в аэропорту с выражением легкого превосходства. Если говорить честно, он не любил аэропорты и все, что с ними связано. И в отличие от других людей не дрожал от предвкушения путешествия или деловой поездки. Для него самолет являлся всего лишь средством транспортировки, как бы сухо и банально это ни звучало. Он вообще не был романтиком по натуре, и многие упрекали его за это. Но здесь он уже ничего не мог с собой поделать. Не его стихия… Он любил все рациональное, четкое, то, что можно выразить сухим языком отчета или цифр. Он помнил, как когда-то его любимая женщина говорила: ты просто невозможен, нет, правда, невозможен. При этом она так смешно растягивала слова и скашивала глаза, что было ясно: она просто посмеивается над ним. Впрочем, ей он мог простить многое, даже слишком…