– И по небу летал? – обрадовался Гаврик.
– Что ты, друг мой дорогой! – Дед сморщился, как от зубной боли. – На небо меня не пустили. Хорошо хоть, в пропасть не свалился. На самом краю висел. Спасибо тёзке твоему, вытащил за шкирку…
– Какому тёзке?
– Тёзка – это тот, у кого имя, как у тебя. Вот как тебя зовут?
– Гаврик.
– А полное имя?
– Гавриил Петрович Пятаков.
– Молодец, Гавриил Петрович! Твой тёзка меня и вытащил.
– Там, что ли, есть Гавриил Петрович Пятаков? – удивился Гаврик.
– Пятакова пока нет, Гавриил есть.
– А какой он? Я на него похож?
– Похож, только помладше. Вот вырастешь, тоже воином станешь, как и он.
– Он, что ли, воин? Как рыцарь? Или как солдат?
– Он как командир.
– А с кем он воюет?
– Врагов много…
– А какие они, враги? Как фашисты?
– Есть и пострашнее. Однако не пугайся, ты будешь хорошим солдатом.
– На небе?
– И на земле успеешь.
Дед отошёл в Пасху. Была она ранняя, в апреле, и снег ещё не весь стаял. После оттепели лёд на озере лежал голый и тёмный. Когда сквозь быстрые облака изредка прорывалось солнце, он начинал сиять и искриться.
В тот день с утра в избе скопилась уйма народу. Тишины никто не нарушал. Соседи, родня, бабушкины подружки-старушки и малознакомые старики входили не разуваясь, шёпотом здоровались, христосовались тоже шёпотом и рассаживались у гроба или в кухне. Бабушка Дуся вздыхала с печальной, но и немного торжественной, как показалось Гаврику, улыбкой:
– Всегда везучий Лёха был! На фронте разведчиком по минам ползал, а ни царапины. На медведя ходил до последнего, от бешеного лося за осиной прятался – всё как с гуся вода. И тут сразу к Боженьке! – рассказывала она всем, кто приходил в дом. – На Масленицу ещё на своих ногах ходил, в Прощёное из последних сил до Коськи-соседа дошёл, помирился. А мне на Страстную пятницу говорит, местечко тебе займу, но ты, Евдокия, не торопись. Ты ещё молодая, живи спокойно. Похорони меня только по-людски. Отца Петра позови. Деньги сама знаешь где. За радио лежат, в платочке замотаны. Там и отпеть, и на поминки, и на свечки останется. По воскресеньям ставь на помин моей души и за Гаврюхино здоровье.
Гаврик слушал бабушку и вспоминал, как в Масленицу дед с палкой, больше похожей на посох чабана, вышел из избы и сел на завалине. Он был в ушанке и фуфайке, худой и жёлтый, рот запал, а морщины рассекали лоб и скулы чуть не до самого черепа. Глаза же щурились на свет и смеялись. Стоял лёгкий морозец, ветра вовсе не было, и солнце лилось с неба, как музыка из репродуктора на столбе возле сельского клуба.