– Что случилось? – спросила я. – Атомную бомбу сбросили?
С тех пор как мы в школе начали отрабатывать порядок действий при бомбардировке, я не могла не думать о том, что мои дни сочтены. Все строили противорадиационные убежища на заднем дворе, запасали воду в канистрах, готовились к концу света. Тринадцать моих одноклассников выбрали для самостоятельной работы по естествознанию макеты противорадиационных укрытий, и это показывает, что беспокоилась не только я. Мы были одержимы мистером Хрущевым и его ракетами.
– Нет, бомбу никто не взрывал, – покачала она головой. – Слушай, иди сюда, может быть, у тебя получится наладить телевизор.
Ее кулаки, упертые в бока, почти исчезли в щедрой плоти.
Я накрутила на усы антенны фольгу. Экран прояснился достаточно, чтобы можно было разобрать президента Джонсона, как раз занимавшего место за столом. Со всех сторон его окружали какие-то люди. Президент не вызывал у меня особых симпатий: мне не нравилось, как он трепал за уши своих биглей. Зато меня восхищала его жена, Леди птичка[8], которая всегда выглядела так, будто больше всего на свете хотела расправить крылья и улететь прочь.
Розалин подтащила табурет поближе к телевизору и села. Сиденье практически исчезло под ней. Она всем телом подалась к экрану, взволнованно ухватив ткань юбки и комкая ее в руках.
– Да что такое происходит? – спросила я, но она была настолько увлечена происходящим, что даже не ответила.
На экране президент пытался поставить свою подпись на листе бумаги, чтобы довести начатое до конца, ему понадобилось не меньше десяти перьевых ручек.
– Розали-ин!
– Тссс, – шикнула она, отмахиваясь от меня.
Пришлось узнавать, в чем дело, от телекомментатора.
– Сегодня, второго июля тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года, – говорил он, – в Восточном зале Белого дома президент Соединенных Штатов подписал Закон о гражданских правах…
Я перевела взгляд на Розалин, которая сидела, трясла головой и бормотала:
– Господи, помилуй!
Вид у нее был такой же неверящий и счастливый, как у людей в телевикторине, когда они отвечают на вопрос стоимостью в 64 000 долларов.
Я не знала, то ли радоваться за нее, то ли тревожиться. После церковных служб прихожане только и говорили, что о неграх да о том, получат ли они свои гражданские права. Кто побеждает – команда белых или команда цветных? Словно это было состязание не на жизнь, а на смерть.