Конечно, он никогда не расскажет этого Артемисии. Тем более что наступил самый деликатный момент их беседы. Джей Джей должен был передать ей последнюю – самую последнюю – вещь. И самую важную.
Он медленно достал из кармана маленький кожаный кубик с золотой каймой. Сердце его колотилось о желудок.
– Птички не были последним подарком Нельсона. Его последним подарком вам было… вот это.
Он приподнял крышку футляра. Несмотря на годы, сверкающая белизна атласа была девственно чиста. На шпеньке стояло кольцо, горделивое и смешное, великолепное и бесполезное, с бриллиантами, готовыми взмыть к луне, откуда они как будто прилетели.
Он кашлянул.
– Кольцо… Обручальное кольцо, которое он держал для вас в кармане пиджака целую неделю. Оно было у него в ту поездку на «Бродвей Лимитед», – тихо сказал он. – Ему не хватило… мужества вам его отдать.
Старая дама как будто скукожилась, уменьшилась, уткнулась лицом в шерсть кошки и вдруг расплакалась. Джей Джей продолжал еще тише:
– На последней странице последнего дневника написано, что он намеревался преподнести его вам на свидании в «Уолдорфе». Вы прочтете. Он собирался положить футляр под вашу салфетку. Вы бы нашли его за… супом из спаржи.
– Почему же он не пришел? – воскликнула она, горько рыдая и по-прежнему пряча лицо. – Почему не явился сам?
У Джей Джея вырвался бесконечно печальный вздох. Ему хотелось обнять ее, выплакать с ней свое горе. Но он не решился к ней притронуться, она бы разбилась.
– Он приходил, – проговорил он. – Когда он понял, что вы не придете на свидание в тот вечер, он покинул «Уолдорф» и помчался в маленький пансион, где вы укрылись.
Весна метнула в окно солнечный луч, заставивший его зажмуриться.
– Но Митци собрала вещички тем же утром, на рассвете. Она уехала, не оставив адреса.
Джей Джей открыл глаза.
– После этого дедуля убрал перо и чернильницы и перестал писать дневники.
Джей Джей не знал и никогда не узнал, что он был первым человеком, видевшим слезы Артемисии, но в эту минуту, несмотря на свою молодость, он ощущал, как и старая дама, которую он никогда не видел до сегодняшнего дня, скорбь по безвозвратно упущенному вальсу, острое лезвие непоправимого абсурда.
Он отмахнулся от богатого выбора мысленных формулировок, чтобы тактично проститься.
Она утерла слезы, погладив большим пальцем под глазами, незабытым жестом юной кокетки. И заговорила первой: