Сон ли мне снился, или не спал я сам вовсе, но какая-то тревога жгла меня холодом изнутри, хотя тело моё было согрето. Глухое, подавленное чувство царапало что-то в моей душе. Я, старик, уважаемый торговец и бек двенадцати городов, умудренный летами и белой бородой, благоверный мусульманин, собственнолично свернул с пути истинного и покаран Им, Справедливейшим12. Как виновен я пред Ним, как каюсь я…
Понт
Эос-богиня, как пели блаженные греки, крылья над морем простерла, согретые солнцем. К морю я шел, свои подставляя ланиты ветру и солнцу, чтоб немного взять сил у богини.
Видел сундук я, на берег он выброшен бурей. Словно доспех, воссиял он на утреннем солнце. Бросил я камень в него, не уверен, на самом ли деле вижу его, иль мираж мне явился поутру. Камень отпрыгнул, сундук пробудив громким стуком…
Кто-то проснулся еще, к сундуку прислоненный, камнем сим явно из сна привлеченный. Я обернулся – и ужас! шевелится куча! Куча колец, на песке в беспорядке сплетенных.
Лаокоон! – я воскликнул, и бросился, змеем смущенный, и убежать поскорей захотел. Но спали витки с лаоконова тела, и я увидал: то вовсе не жрец древнебожий. То был лишь старец, сияньем объятый. (Видно, святой, – я подумал.) К нему подошел и смиренным почтеньем перед его преклонил я колени одухотворенным ликом.
Белобородый, как сам Посейдон, я подумал. Иль Авраам – так, пожалуй, чуть больше похоже…13
***
– Воды! Воды! – я попросил у юноши. Он и не думал сдвинуться с места.
– Воды! – воскликнул я насколько позволило мне мое пересохшее горло, – пить! – Реакции не последовало.
– Пить! – прошептал я и, освободив руку от водорослей, поднес её ко рту, – Пить!
Юноша наконец понял. Он поднялся с колен, вынул из-за пазухи суму из козьего, как мне показалось, меха, достал оттуда какой-то сосуд и поднес его двумя руками прямо к моим устам. Госпожа всех райских напитков, вода, вода! Райские реки! Реки из воды!
В сосуде том живительной влаги было мало, и лишь сделав несколько глотков, я осушил его. Пока восстанавливал дыхание, я успел рассмотреть моего спасителя получше. То был, как я уже упомянул, юноша вида довольно нелепого: копна волос, видом своим напомнившая мне кизяк и ниспадавшая на глаза, длинный кривой нос, слегка перевешивавший всю голову, точно носик вечно льющего чайника, кожа белая, покрытая болезненным, как мне показалось, и неравномерным румянцем, а также чирьями и нарывами. Перед такой головою тело его казалось щуплым и сутулым (ноша этого носа, должно быть, особенно тяжела для всего его тела). Был он укутан от шеи до пят в грубое темно-бурого цвета полотнище (несмотря на солнечную погоду; даже я, совсем недавно переживший охлаждение морскими водами, не надел бы столь теплой одежды), будто караванщик, желающий укрыться от ночных ветров в суровом деште.