15 ноября
Вернувшись в Москву, я рассказал ей о том, что пережил на Афоне. Я видел, что мой рассказ ее тронул, и во мне шевельнулась надежда на то, что Господь и на этот раз сотворит чудо.
22 января
И действительно наши отношения улучшились. Мы вместе встретили Новый год и Рождество. Вместе готовили праздничный стол, новогодние подарки. Вместе ездили на рождественскую службу. Мне кажется, тогда все мы надеялись на лучшее. У нас был семейный ритуал, когда каждый из нас благодарил уходящий год за какие-то важные события в своей жизни. И мы все желали себе и друг другу добра, любви, счастья и радости. И не знали, что это наш последний совместный Новый год и последнее семейное Рождество.
15 марта
Через месяц после Рождества я спросил, что она думает о восстановлении прежних отношений.
– А что, собственно, изменилось? – вскинув бровь, спросила она таким тоном, каким учитель отчитывает нерадивого ученика.
Вот так, походя, буквально парой слов был обесценен весь мой молитвенный труд. Ведь она знала о моих паломничествах. О том, куда я езжу и зачем. На Афон вход женщинам запрещен, но в Муром или в Дивеево мы вполне могли бы поехать вместе. Мы делали так раньше. Но в тот год от моего предложения о совместной поездке к Петру и Февронии она отказалась, сославшись на занятость. Все это недвусмысленно говорило, что молиться о том, о чем молился я, она не собирается. И тогда я понял, что чудо, о котором я так молился, невозможно.
Во всех прежних случаях чудеса происходили потому, что люди, о которых я просил у Него, хотели того же. Моя мама хотела исцелиться, сын хотел поступить и окончить вуз. А тут действующие лица, похоже, хотели разного. И Он не мог исполнить мою просьбу наперекор ее желанию, ведь каждому дана свобода воли. И это значит, что наши пути к Нему расходятся. Точнее, уже разошлись.
Невольно я задумался о смысле нашего брака. Точнее, о целесообразности его продолжения. Я гнал от себя эти мысли, находил ей новые и новые оправдания. Получалось плохо. У меня уже не было такого чувства вины, как в начале нашего кризиса. Добрых три четверти этого чувства вышли из меня вместе со слезами покаяния у колен афонского старца.
Правда, оставалась еще одна четверть. И ее тоже нужно было изжить. До конца.
14 апреля
Прошел почти год. Становилось только хуже. Если раньше она могла вернуться домой после полуночи, то теперь все чаще вообще не приезжала ночевать вообще. Сначала говорила, что останется у подруги, а потом и вовсе перестала снисходить до объяснений. Просто ставила перед фактом.