Часом позже Мурари превратился в ловкого Дзанни с черной маской на лице и белым плащом, который безумно пляшет, бесстыдно соблазняет, льстит и расхваливает молодых Влюбленных, Мирандолину и Арлекина. Сонный человек становится Пульчинеллой, девушка с флейтой – Изабеллой, а черноволосая стройная красотка с великолепным голосом и роскошным декольте – Коломбиной.
Это был театр вдохновенный и живой. Импровизационный и искренний. Актеры дарили в ночи отвагу и талант горячим сердцам околдованной публики, которая гудела и радостно комментировала, смеялась и наслаждалась, узнавая в создаваемых образах своих друзей и врагов.
Аплодисменты не переросли в овации, но засаленный цилиндр был почти полон деньгами.
– Теперь можно и соснуть, – решил Мурари, сидя на краешке телеги. Он устал, но в голосе чувствовалось удовлетворение. Деньги – сто пятьдесят шесть форинтов и двадцать восемь крейцеров – заработанные артистами, он поделил честно: каждому по заслугам, после чего всем налил по стакану красного вина.
– Думаю, вы, по обыкновению, определились с ночлегом? – спросил директор труппы.
– Более-менее, шеф, потому что нам, играющим злодеев, не так уж и просто найти ночлег, хозяева не очень-то к нам расположены, – сказал кудрявый черноволосый юноша. Стать и диковатый вид не позволяли точно определить его возраст. И этим вечером во Враневе он играл глупого и грубого Капитана. Делал это спустя рукава, с подчеркнутым пренебрежением и плохой артикуляцией. Зрители нередко, реагируя на невнятные реплики, выкрикивали в его адрес грубые слова и дружно освистывали.
– Я очень хорошо устроилась, – радостно объявила Магда.
– Ты, дорогая Магдочка, всегда находишь тепленькое местечко, – язвительно заметил Толстячок.
– Хорошо, что мы начали здешнюю гастроль с итальянской комедии. Завтра дадим «Косовскую битву», я сыграю ненавистного всем сербам Вука Бранковича, так что наверняка останусь без денег и квартиры. Только бы не случилось ничего такого, как в Бечкереке, где мне пришлось переплыть холодный и полноводный Бегей, чтобы спастись от разъяренной толпы сербских патриотов, – продолжил монолог рассерженный гистрион из труппы Мурари.
– Ты, Радуле, еще молод для характерных ролей, – отозвался Мурари.
– Да, уважаемый шеф, молод для характерных ролей, неопытен для любовника, для храброго рыцаря трусоват, только для хулиганов и всякого отребья и гожусь. Имел я такую судьбу и такую профессию… – громко возмутился Радуле.