Сразу за хранилищем убегают вверх, к вершине холма, уступы с оливковыми деревьями. В этих краях почти нет широких ровных полей, сплошь холмы да леса. Одна из тётушек Костанте – Амаранта – рассказывала, как, чтобы устроить огород или разбить оливковую рощу, землю отбирали у гор, метр за метром вгрызались вглубь каменистой тверди. Никаких тракторов и экскаваторов – только руками и лопатами. Вытаптывали площадки шириной метра в три-четыре и высотой в метр и на них выращивали оливки. Склон с морем серебристо-зелёных деревьев огибает двор справа и стремится вверх, на сколько хватает взгляда. Я помню, как женщины насыпали в холщовые мешки навоз, перевязывали их верёвками, вешали себе за спину и крепили вокруг головы. Потом медленно и тяжело шли вверх по склону, чтобы каждое деревце получило свою порцию удобрения.
Нина медленно приближается ко мне, внимательно рассматривая и пытаясь оживить в воображении прежнюю жизнь. Ей здесь тепло. Во дворе есть хозяйственные постройки: сарай для коз или поросят, уличный туалет, большая каменная печь под навесом с черепичной крышей. На стенах уже много лет висят проржавевшие решётки для гриля, на полках стоит какая-то кухонная утварь, покрытая грязью прошедших в запустении лет. Я помню те вечера, когда растапливали печь, это был семейный ритуал. В ней пекли хлеб или пиццу, жарили поросят целиком. Собирались всей семьёй, приглашали друзей. Стремились провести вместе больше времени, засиживались допоздна под навесом слева от крыльца….
– Смотри: снова банки с орехами, – обратила внимание Нина, рассматривая хлам в сараях. – Как странно…. Их так много, наверно, кто-то их обожал, оттого и делал колоссальные заготовки на зиму.
Она стоит в нескольких метрах от меня, на залитой солнцем лужайке с молодой травой, маргаритками и бабочками, вьющимися над цветами. Земля изрыта кабанами, которые приходят из соседнего леса по ночам. Вот перед ней центральный вход, семь ступеней, крыльцо. Поднимись…. Нина переводит взгляд на второе, справа, крыльцо. Однажды меня поделили на две части – для двух семей, и с тех пор жизнь моя полетела в забвение.
Адриан устроился на низкой каменной лавочке у стены и с удовольствием смотрит на Нину. Красивая. И это её звенящее воодушевление, даже детский восторг. Адриан слушает её и смотрит на мои разваливающиеся стены иначе – её глазами. Мне кажется, он начал различать неясную пока перспективу.