Друзей у Модеста Петровича не было, потому что абсолютно всех он считал своими знакомыми. Родственники давно уже были приучены к дистанции, скучать по ним не позволялось; встречи – только по делу, звонки – только по необходимости. Сначала такая позиция была семье непонятна, но со временем к этому привыкли.
Редко лицо Модеста Петровича сияло улыбкой. Он считал, что добродушное выражение лица с подпрыгнувшими уголками губ расхолаживало людей, его окружавших. Он верил, что излишнее к другим расположение давало им право относиться к нему фамильярно. Более того, он почти даже знал наверняка: если отношения искривили некую установленную им же самим грань дозволенности и близости, выправить их уже было невозможно.
Что касается правил, Модест Петрович чтил их во всем. Особые закономерности мужчина видел во том, что касалось его собственного существования – он меньше чувствовал, больше хладнокровно наблюдал.
Однако образ жизни Модеста Петровича не всегда был таким. В детстве и юности его можно было назвать вполне обычным мальчишкой: он был задорным, легкомысленным, даже иногда баловником. Шло время, и тот обычный мальчишка становился все более серьезным. В школе, а позже университете, ему приходилось во многом и часто себя сдерживать – так было безопаснее, да и просто принято в окружении. Будучи от рождения мальчиком наблюдательным, он увидел мир через жирно-очерченные рамки, установленные привычным обществом, и так было во всем, чего бы он не коснулся. По мере взросления, эти рамки постепенно сужались, да еще и жирнели. А когда Модесту Петровичу стало совсем тесно, он не нашел другого выхода, как играть по-своему. Он определил, как именно «правильно и надо» жить, и с тех пор никогда не изменял своим принципам, не пересматривал свои взгляды на жизнь.