А вот интересно: у многих из моего поколения был свой опыт сказительства, по крайней мере, в детстве опять же, – когда в среде подрастающей малышни, объединённой дворовым общением и режимами пионерлагерей, бытовал так называемый детский фольклор – со всеми этими чёрными руками, синими ногтями, кладбищенскими старухами и тому подобным. Вспоминаю: пионерский лагерь, младший отряд, отбой, в палате выключен свет, по закону полагается спать, но наступает время страшных историй. Как-то само собой получается, что главным рассказчиком нашей палаты становлюсь я, это мой звёздный час, ни с чем более не сравнимый успех (вижу с высоты прожитых лет) и одновременно негласная и почётная общественная нагрузка. Но как это легко и по кайфу – нанизывать один на другой сюжеты, самозабвенно фантазировать в этой темноте и тишине, чувствуя: тебе внимают! В помощь ночному сказителю из шестого отряда, помимо чёрной руки и большой мясорубки, великан-людоед с одним глазом во лбу, и этот глаз надо непременно выколоть, чтобы спастись из пещеры. А знаете ли вы, для чего иногда нужно залить уши воском? И каково это себя ощущать обросшим щетиной, когда тебя и твоих друзей ни за что ни про что превратила в свиней гостеприимная хозяйка острова, на вид совсем не опасная? – о, какой здесь простор для фантазии!
Смею предполагать, что и те, настоящие сказители древних времён испытывали нечто подобное, соприродное тихому восторгу вдохновенного фантазёра. До того, как песни о падении Трои и возвращении Одиссея обрели законченный вид, закреплённый в письменных текстах, они исполнялись аэдами, сказителями-импровизаторами, зачастую их и слагавшими. Гомер сам из таких (кем бы он ни был и сколько бы ни было их, объединённых этим великим именем). В «Одиссее» два песнопевца присутствуют непосредственно и названы поимённо, это Демодок и Фемий. Отнесёмся к поэме Гомера как к высшей реальности и спросим себя: если бы не они, эти сказители, откуда бы мы узнали о странствиях Одиссея и о том, как он покарал разорителей дома? Слепой Демодок, приглашённый на пир царя Алкиноя, слушает вместе с другими рассказ самого Одиссея, все эти истории про циклопов, сирен и тому подобное. А Фемий, принуждённый в отсутствие Одиссея развлекать женихов Пенелопы, – свидетель их пиров и в конечном итоге их же самих истребления. Между прочим, оба испытали, по-нашему, стресс. Демодок пел о Троянском коне и хитрости Одиссея, – каково это узнать, что слушателем твоим был сам Одиссей? С Фемием ещё лучше: он мог не успеть попрощаться с жизнью. Одиссей пощадил его только благодаря заступничеству Телемаха (другой счастливец – глашатай Медонт); все остальные причастные к пирам женихов стали жертвами бойни, устроенной Одиссеем. Памятью о событии мы, получается, обязаны песнопевцу Фемию, а раз так, то и на всей этой истории с женихами лежит печать его благодарности за пощаду.