Девочка отнесла ведро на кухню в задней части дома, которая представляла собой просто навес с шаткой полкой и крюком в потолке для подвешивания котелка над огнем. На полке стояли котелок и два глиняных кувшина с желтыми бобами. Полоска старого мяса висела на гвозде – все, что осталось от рабочего буйвола отца. Девочка взяла ее и протерла мясом котелок изнутри, так всегда делала мать, чтобы придать супу аромат мяса. Про себя девочка думала, что с тем же успехом можно надеяться получить вкус мяса, выварив старое седло. Она развязала юбку, обвязала ею отверстие котелка и налила в него воду из ведра. Потом счистила с юбки кружок грязи и снова надела ее. Юбка не стала еще грязнее, но, по крайней мере, вода очистилась.
Отец пришел, когда она разводила огонь. Она наблюдала за ним из пристройки. Он был одним из тех людей, глаза которых были похожи на глаза, а нос выглядел как нос. Ничего примечательного. Голод так туго натянул кожу на его лице, что оно представляло собой две плоскости: одна от скул до подбородка, а вторая от одного угла подбородка до другого. Иногда девочка гадала, действительно ли ее отец молод или, по крайней мере, не очень стар. Определить было трудно.
Отец нес под мышкой зимнюю тыкву. Она была маленькая, размером с новорожденного младенца, и ее рыхлая белая кожура покрылась пылью, так как она пролежала, зарытая в землю, почти два года. Выражение нежности на лице отца удивило девочку. Она никогда раньше не видела у него такого выражения лица, но поняла, что оно означает. Это их последняя тыква.
Отец сел на корточки возле пенька с плоским верхом, на котором они раньше забивали кур, и положил на него тыкву, будто жертвоприношение предкам. Заколебался, держа в руке большой нож. Девочка знала, о чем он думает. Разрезанная тыква долго не хранится. Ее отхватили смешанные чувства. Несколько славных дней у них будет еда. В ее мозгу вскипели воспоминания: суп из свиных костей с солью, на поверхности плавают золотистые кружочки масла. Почти студенистая мякоть тыквы, полупрозрачная, как рыбий глаз, приятно растворяющаяся на зубах. Но когда тыкву съедят, не останется ничего, кроме желтых бобов. А после желтых бобов не будет вообще ничего.
Нож со стуком опустился, и через несколько секунд отец вошел в кухню. На его лице уже не было нежности, когда он вручил ей ломоть тыквы. «Свари ее», – коротко произнес он и ушел.