Возвращаясь к собственному дому, Евпсихий Алексеевич немного израсходовался в экспрессии и запыхался, поскольку шёл походкой торопливой, не пригодной для передвижения по городским улицам в июльскую жару. Чем скорей он пытался избавиться от услащённых фраз консультанта, выбить их из своей головы напрочь, тем больше придавал ногам скорости. Только во дворе собственного дома он остановился передохнуть, бросил взгляд в сторону подвала, чтоб проверить, всё ли там в порядке, и убедился, что с порядком могут быть проблемы.
– Вот полюбуйтесь, что у нас творится посреди белого дня!.. – невольно присутулился и даже сжался в комочек Евпсихий Алексеевич, стараясь быть как можно больше незаметным. – Попробую за всем этим тщательно проследить.
И Евпсихий Алексеевич, подкравшись на цыпочках поближе к подвалу, спрятался в кустах облепихи, уже не обращая внимания на грязь, липнущую к замшевым ботинкам. Отсюда ему хорошо был виден дрянной грузовой фургончик, не имеющий номерного знака, до верху забитый мешками подозрительно непривлекательного цвета и с куда более подозрительными громоздкими надписями ЦЕМЕНТ А-Ш42,5Н. Два удивительно активных человечка перетаскивали мешки из фургончика в подвал с музыкально-ритмической прытью, обстоятельно и плутовато сверкали узенькими азиатскими глазами, и не забывали подбадривать друг друга лёгкими толчками и похлопываниями по взмокшим спинам. Один – кажется, как раз тот, за которым утром безуспешно пробовал шпионить Евпсихий Алексеевич – постоянно бормотал на незнакомом языке словесные эстакады, другой понимающе отмалчивался. Не менее подозрительной, чем азиаты, Евпсихию Алексеевичу показалась элегантно-упитанная крыса, восседающая в сторонке на камушке и наблюдающая за происходящим с издевательским интересом. Солнце палило немилосердно, минут через десять наблюдения Евпсихия Алексеевича одолела зевота, потянуло рухнуть в сон прямо здесь, прямо в облепихе, и он взбодрил себя решением немедленно вмешаться в происходящее.
– За какой надобностью вы тут усердствуете, мужики? – непринуждённо осведомился Евпсихий Алексеевич, выныривая из-за кустов с видом потешно-довольным, как будто только что помочился после долгого вынужденного терпения. – Я ведь ничего не имею против того, когда люди работают. Мне важен окончательный смысл труда, его – так сказать – адекватная интерпретация.