Несколько минут все молчали, пытаясь сообразить природу происхождения этих органных звуков и сконструировать свои внутренние дополнения к ним, чтоб с большей отзывчивостью и подчёркнутой церемонностью наслаждаться затягивающей музыкой. Лев Моисеевич каждый громовой раскат сопровождал лучистой улыбкой и покачиванием головы, утверждающим всю бессмысленность житейской суеты.
– Что бы сказала по этому поводу ваша бабка? – шёпотом спросил Евпсихий Алексеевич.
– Ну, что-нибудь этакое. – отмолчался Лев Моисеевич, поводя пальцем вокруг темечка.
Но нельзя бесконечно наслаждаться тремя вещами: дневным светом, проникающим сквозь сомкнутые веки, ночной тьмой, уволакивающей в кошмарный сон, и музыкой, не имеющей гениального финала.
– А почему в этой песенке никто не поёт? – несколько неуклюже, но очень вовремя спросила Улинька, сбрасывая чары наваждения. – Если песенке надо быть обязательно хорошей, а не плохой, то её надо обязательно петь.
– Кто бы ещё спел нам песенку, как положено петь при таких обстоятельствах?.. – задумался Евпсихий Алексеевич. – Вряд ли кто-нибудь из нас умеет очень хорошо петь.
– Давайте сегодня буду петь я!.. – предложила девочка.
– Тут надо петь торжественно, Улинька, а не просто абы как. – вздохнула Катенька.
– У меня получится очень торжественно, прямо очень-очень. – пообещала девочка.
– Не думаю, малышка, что тебе надо петь, ты просто можешь всё испортить. – буркнул Лев Моисеевич.
– Ничего я не испорчу! – обиделась девочка. – Да вы только послушайте сперва, а потом говорите, чего я вам испортила.
И девочка, наперекор тягомотному обольщению органа, с напыщенной дурашливостью пропела:
«Было яблоко у нас,
а ещё штиблет и болт.
Если слопать всё за раз –
жахнет заворот кишок!»
Взрослые сперва крайне озадаченно восприняли песенку ребёнка, даже намеревались выговорить крепкую воспитательную нотацию про неуместность именно таких песен, но не смогли не умилиться открытой детской непосредственностью и зааплодировали. Только Лев Моисеевич заметил, что ребёнок вечно всё испортит ненароком, хотя, обижаться на детей ни в коем случае нельзя, ибо таково их предназначение – ломать устои. Лев Моисеевич сказал, что он и сам порой напевает этакую ерунду, о которой стыдно вспоминать.
– Ты молодец, Улинька! не то, что вот эти прошлые птички, которые нагородили огород из бессмысленных