Встреча с Гретой и завязавшиеся с ней отношения были мостиком в безоблачное детство, ещё не обезображенное человеческим эгоизмом, болью и пороками. Стоять на этом мосту – как находиться между прошлым и настоящим, между небом и землей: в ушах свистит, сердце трепыхается, ни жив ни мёртв.
– Что? – вынырнул я из мыслей.
– Я говорю, где пропадал весь день?
Я представил, как после этой фразы поджались её хорошенькие пухлые губки, а морщинка меж бровей глубже врезалась в нежную кожу.
– С Рихи. И ребятами. Дома. Нигде.
– И только?
Я задергал ногой, будто Грета была мелкой сварливой псинкой, вцепившейся в калошу. Она хотела знать все, но рассказать о фотографии я не мог. Это принадлежало только мне.
Только мне принадлежали все эти тени, подсвеченные красными всполохами пульсирующих висков.
Только моими были эти жидкие сны, в которые стекаешь, прислонившись к автобусному окну.
Только я помнил липкие похмельные рассветы в чужих квартирах, где по утрам в сортирах встречаешь чужих отцов, отливающих мимо унитаза.
Какое-то время мы молча дышали в трубки. Затем Грета сказала:
– Знаешь, я спрашиваю не потому, что стерва и хочу подловить тебя на лжи. Я просто хочу понять, где ты витаешь. Рихи звонил мне на прошлой неделе, – вздохнула она. – Он беспокоится. Мы все беспокоимся.
Вдалеке прозвучала сирена. Бенни ещё не вернулся?
– Ну-у… Нет причин для беспокойства. Серьезно. Завтра интервью на ЦДФ. Все путём.
Я почесал лоб, снова подёргал ногой. Хотелось закончить разговор прямо здесь, пока он не изошёл на многозначительные вздохи и чувство густой обессиленности. Грета и правда вздохнула, но разговор всё же закончила.
Внизу хлопнула дверь. Я сорвался ко входу в квартиру. Мне был нужен Бенни – живой человек, из плоти и крови, который ничего не знает о моей жизни, который просто плеснёт мне пива – или чего покрепче – и будет без конца травить австралийские байки. Но это был не Бенджамин, а сосед сверху. На секунду я подумал, что стоит позвонить отцу. Плохая идея. Тогда Клаусу?
Вспомнив, что при переезде в эту квартиру притащил с собой коробку с разным сентиментальным хламом, я вскочил с дивана. Заваленная сверху книгами и пластинками, она несколько лет не сдвигалась с места в углу за шторами большой комнаты.
Я по-турецки уселся рядом со шторой, выудил из кучи коробку и долго всматривался в неё. Коробка как коробка. От моих чёрных Адидасов 43 размера. Перехваченная длинным обувным шнурком. Я снял крышку и поморщился при виде содержимого: фестивальные браслеты, наши первые флаеры, первая афиша. В отдельном конверте – старые фотографии с истрепанными уголками: я и Феликс, я и футбольная команда, Рождество 2004 года (с мамой, за столом и с кучей еды), ЛенцВернерКох на Шильдергассе