Профессионально чаще историк встречается с другой тенденцией – модернизацией, когда людям других эпох навязывают стереотипы сегодняшней жизни. Фактически такой подход закрывает путь к углубленному пониманию прошлого, поскольку исторические исследования без духовной сферы лишают историю присутствия человека. Можно сколько угодно заниматься структурами, учреждениями, производительными силами и производственными отношениями – это полезно и необходимо; однако без проникновения в сознание людей эпохи мы будем описывать лишь клетку, а не то существо, которое в ней находится и из которой стремится выбраться.
Поскольку историк существует сразу в двух временных измерениях, возникает проблема коммуникации, перевода норм и категорий бытия прошлого на язык современности. Даже если это проблема связи самых близких времен. В сущности стремлюсь в нижеследующих главах к восстановлению связи времен, ослабленной и отчасти утраченной при крутом общественном повороте, случившемся в стране на рубеже 80–90-х годов прошлого века.
Исследование носит личностный характер. Историю не только творят люди, но и пишут. История историоописателей, история историков заслуживает не меньшего внимания, чем история событий, которые они описывали, и тех, что они переживали. История историков формируется на пересечении двух исследовательских направлений – биографического и историографического, создавая новый жанр, уже получивший в литературе название «историографического портрета»[4].
Речь идет о создании портрета ученого в триединстве его жизненного пути, творчества и среды. В моем случае «историографические портреты» служат естественным и, считаю, необходимым дополнением к монографии о динамике советского знания Французской революции[5].
Я рассматривал давление идеологического канона, формирование «культуры партийности», особенности и эволюцию историознания в этих условиях. Стремился показать позитив – то, что внесла советская историческая наука в мировую историографию. Естественно, тема индивидуального вклада ее представителей оставалась на втором плане. А вместе с ней роль личностного фактора. Конечно, идеологический режим менялся: 20-е годы несопоставимы с тридцатыми-сороковыми, Оттепель с застоем. При том идеологическое давление оставалось константой. Еще, пожалуй, серьезнее была индоктринация. Разработанная идеологическим аппаратом схема исторического процесса входила в сознание и подсознание. Ученые не просто подстраивались под установки директивных органов, установки становились исследовательскими и жизненными ориентирами.