Накануне сержант видел сокола высоко над дорогой, и его душа взмыла ему навстречу. Он знал всех птиц Ольстера, любил их и всегда внимательно следил за небом и землей; ему никогда не надоедало наблюдать за птицами. В горах к северу от Порту он мельком заметил необычную сороку с длинным голубым хвостом; раньше ему не доводилось видеть таких, и теперь он страшно хотел встретить еще одну. Ожидание и надежды доставляли Патрику Харперу удовольствие и успокаивали.
В поле у дороги появился заяц. Кто-то крикнул: «Мой!» Все остановились, один солдат опустился на колено, быстро прицелился, выстрелил – и промахнулся. Стрелки насмешливо завопили, а заяц скрылся за холмами. Дэниел Хэгмен не часто промахивался, он научился стрелять у своего отца-браконьера, и все стрелки втайне восхищались тем, как этот чеширец обращается с ружьем. Он перезарядил штуцер и печально покачал головой:
– Прошу прощения, сэр. Совсем старый стал.
Шарп рассмеялся. Хэгмену было сорок, но он, как и прежде, оставался лучшим стрелком роты. Заяц несся со страшной скоростью, так что, если бы он оказался сегодня в котле, это было бы настоящим чудом.
– Сделаем привал, – решил Шарп. – На десять минут.
И сразу выставил часовых. Французы были далеко, впереди находилась британская кавалерия, но ты остаешься в живых только в том случае, если принимаешь все меры предосторожности, поэтому Шарп всегда выставлял посты, а его люди шагали с заряженным оружием.
Лейтенант снял с себя ранец и сумки, радуясь освобождению от восьмидесяти фунтов веса, а потом уселся рядом с Харпером, который смотрел в ясное небо.
– Жарковато для марша, сержант.
– Жарковато, сэр, жарковато. Только все равно лучше, чем тот чертов холод прошлой зимой.
– Ну, тебе удавалось не мерзнуть, – ухмыльнулся Шарп.
– Мы делали все, что могли, сэр, делали, что могли. Помните святого отца из монастыря?
Шарп кивнул. Но остановить Патрика Харпера, который решил рассказать хорошую историю, было невозможно.
– Он заявил нам, что у них там ничего нет выпить! Нет ничего выпить, а мы замерзли, точно море зимой! Слушать, как божий человек лжет, было совсем невыносимо.
– Вы преподали ему хороший урок, сержант! – Пендлтон, любимец роты, которому недавно исполнилось семнадцать и который промышлял воровством на улицах Бристоля, ухмыльнулся, сидя напротив ирландца на другой стороне дороги.