Наконец-то ясно. Все облегченно вздохнули. И тут переводчик переспросил у пациента порядок приема таблеток. Тот внимательно посмотрел на него и сказал: «Белые таблетки съесть утром, до еды, а желтые вечером, после ужина». Стон вырвался из груди фельдшера.
Партийный товарищ предложил компромиссный вариант: заменить таблетки на какие-нибудь безвредные и отпустить старика с Аллахом. Но профессиональная гордость не позволила нашему переводчику отступиться. Он отогнал всех и начал кропотливую работу: разложил по бумажкам таблетки на каждый прием, объяснил все сначала. На столе его стараниями появилось порядка сорока сверточков-шариков с лекарством. Но его система не действовала. Тогда он перешел на русский язык:
– Слушай, дед, последний раз объясняю. Одна таблетка – утром, после того, как первый раз поешь. Две таблетки – днем, когда солнце высоко-высоко в небе. И одна – вечером, когда спать пойдешь. Понял? – Афганец изумленно взглянул на него, потом радостно улыбнулся, закивал головой. – Ну, наконец-то дошло. Иди с миром.
Больной собрал все бумажки с пометками «утро», «обед», «вечер», положил их в пакетик и ушел. Мы начали живо обсуждать дар убеждения нашего лейтенанта. Только веселье продолжалось недолго: вернулся старик.
Одна таблетка – утром, после того, как первый раз поешь. Две таблетки – днем, когда солнце высоковысоко в небе. И одна – вечером, когда спать пойдешь. Понял? – Афганец изумленно взглянул на него, потом радостно улыбнулся, закивал головой. – Ну, наконец-то дошло. Иди с миром.
Он подошел к лейтенанту, что-то быстро-быстро заговорил, а потом положил перед ним стопочку аккуратно разглаженных синеньких бумажек, в которые тот с таким старанием завернул ему таблетки. Старик достал пакет, сунул его каждому из нас под нос с тем, чтобы убедились в целости лекарств, и пообещал беречь таблетки, никому не отдавать, показывать детям, а через много лет их детям, рассказывая, как хорошо его лечили советские врачи. Только сегодня он понял, что среди русских есть и хорошие люди, поэтому и вернулся сказать им самые добрые слова. А таблетки он есть не будет, они на память. Завернув пакетик в платок, он, умиротворенный, отправился домой.
1989 год
Пуля была очень умной. Она никогда не вмешивалась в разговоры своих соседок по запаянной в цинк картонкой пачке. Они не умели мечтать и болтали о чем попало. А Пуля хотела свободы. Хотела выполнить предначертанное, а потом уйти в полет и лечь там, где ей захочется. И почему она не попала на родной полигон? Лежала бы сейчас на горячем песке и нежилась под горячим солнцем. Так нет же, ее отправили в богом забытую дыру, хотят выпустить по русским. А это значит, что она может удариться в броню, и тогда будет сорвана прекрасная латунная рубашка, брызнет во все стороны свинец, разобьется стальное сердце. И даже если ей повезет и она только коснется брони, то превратится в калеку, валяющегося на пыльной обочине. А машина, которую незадачливый хозяин попытается подбить, даже и не заметит удара. Еще хуже попасть в тело человека: тебя вытащат из раненого, просверлят, сделают амулет, а когда надоест носить на шее, забросят в угол тумбочки или шкафа и только раз в год, по пьяни, достанут и покажут друзьям. А если убьешь человека, то будешь гнить в одном гробу с жертвой.