Даже грубость официанта – минуту, я не могу разорваться! – не сработала, не задела. Мимо, не сегодня. Смотрела на размытый, октябрем испачканный проспект и тихо радовалась – так хорошо получалось держаться. Ироничная, неуязвимая, в новых, на последние деньги купленных ботильонах. Давно нужно было перестать играть в «я сама» и устроиться через дядю Лешу. Да, да, да, по знакомству все иначе. Я от Алексея Романовича – и сразу улыбка на только что гранитном лице. Конечно, но придется подождать, до десяти редакционная летучка, вон диванчик или напротив кафе, там прекрасные сырнички. Еще вчера ей и этого бы хватило: решилась, пришла – и вдруг ждать. Искать место, там другие люди, к которым не готова. Хорошо, спасибо – и ушла бы, и не вернулась. А сейчас вот: нога на ногу, изучает голые манекены в витрине через дорогу, и ни грамма растерянности, не заглянуть ли на распродажу, время есть.
Из особняка редакции мимо бутика скользнула женская фигура в наброшенном на плечи пуховике. Третья за десять минут, и снова в соседнюю столовую.
Дядя Леша был прав. Хоть с двумя дипломами, хоть с тремя, ты никто и звать тебя никак, потому что связи, а не то, что вам понарассказывали!
Давно нужно было уйти из музея. Сразу, как только началось это «Лизонька, придется завтра выйти, Лизонька, не забудьте убрать за гостями». Платье ниже колен, каблук шесть сантиметров и, пожалуйста, придите с укладкой, министр любит строгость. Устраивалась экскурсоводом, пришлось и уборщицей, и посудомойщицей, и ткачихой с поварихой со сватьей бабой Бабарихой. Обратите внимание, в центре новая экспозиция – копии рукописей, макеты оружия, проходите, чем бог послал, чай-кофе, черная икра. Большие неудобные люди. Каждый – как чемодан без ручки. С каждым отдельная возня. Бессонница, злость, пальцы пахнут брауншвейгской колбасой. Перед глазами тарелки с присохшими ошметками канапе.
– Ваш латте.
Бокал встал строго, как пешка, объявившая мат. Проводила официанта взглядом. Еще один мученик капитализма. Представила, как здорово бы смотрелось: «Пошли все на хер!» – и он сдергивает с себя фартук и, шмякнув им о стойку, уходит в суровое черно-белое утро. И она кричит ему вслед: «Жги, чувак!» Но нет – пересек зал и завис над парочкой, уткнувшись в свой блокнот. А она проверила латте: теплый.