До сих пор стоят обуглены пни.
Не утешить: смерть, мол, смертью поправ.
Это поле под Москвой чуть копни —
Зазвенит металл очковых оправ.
Позабыв латинских буковок вязь —
Древо истин оплела, как лоза —
Прилипали к чёрным мушкам, слезясь,
Устремлённые на запад глаза.
Вместо скрипки лёг приклад на плечо,
Вместо мела пальцы сжали цевьё.
Небеса заштриховал паучок,
Будто судьбы им недолгие вьёт.
С четырёх сторон ударят враги,
Кроме почвы с небом – выхода нет.
Смертоносными мазками сангин
На снега ложится братский портрет.
Не оставлен тот рубеж был никем
Из живых. А мертвецов жгли дотла.
И навстречу «мессершмиттов» пике
Плыли души, уходя из котла.
Всё твердили затихающий хрип,
Что исторгла помертвевшая плоть.
И мольбы услышав тех, кто погиб,
Пожалел Россию, видно, Господь.
Шум выхлопов пряча под плеск переката,
Масксетью скрывая лицо,
К воде прижимаясь, ползет бронекатер,
Матросским соленым словцом
Моля, чтобы сумрак непрочного неба
Не треснул от трассеров пуль,
И, шнапса набулькав, заев нашим хлебом,
Уснул бы фашистский патруль.
Не выдала полночь, волна не плеснула,
Не дав бронекатер засечь.
И ввысь поднялись орудийные дула,
Сверкнув, будто огненный меч…
Став памятью прочной о грозном моменте,
Когда сотрясались столпы,
Плывет он теперь на своем постаменте
Средь праздничной майской толпы.
Нечасто глядят благодушные люди
На свод безмятежных небес,
Что держится только стволами орудий,
Когда-то сражавшихся здесь.