– О! В чем дело? Говори, папа! Расскажи мне все! Почему ты не можешь больше оставаться священником? Наверняка, если епископу рассказать все, что мы знаем о Фредерике, и тяжелое, несправедливое…
– Это не имеет отношения к Фредерику. Епископ не смог бы ничего с этим поделать. Дело во мне самом. Маргарет, я расскажу тебе об этом. Я отвечу на все твои вопросы сейчас, но после сегодняшнего вечера мы больше не будем об этом говорить. Я могу столкнуться с последствиями моих мучительных сомнений, но для меня слишком тяжело говорить о том, что послужило причиной моих страданий.
– Сомнения, папа! Сомнения в религии? – спросила Маргарет, потрясенная еще больше.
– Нет, нет, не сомнения в религии, ничего подобного.
Он замолчал. Маргарет вздохнула, как будто стояла на грани какого-то нового ужаса. Он начал снова, говоря быстро, чтобы покончить с мучительным признанием:
– Ты бы не смогла понять всего, если бы я рассказал тебе – о своей тревоге все эти долгие годы, когда я не мог решить, имею ли я право исполнять обязанности викария, о своих попытках погасить тлеющие сомнения в авторитете Церкви. О Маргарет, как я люблю святую Церковь, от которой должен быть отторгнут!
Он не мог продолжить минуту или две. Маргарет хранила молчание. Все казалось таким же непостижимым, как если бы отец обратился в мусульманство.
– Я сегодня прочел о двух тысячах человек, что были изгнаны из своих церквей, – продолжил мистер Хейл, слабо улыбнувшись, – пытался позаимствовать у них немного мужества, но это бесполезно, бесполезно, я не могу не чувствовать этого.
– Но, папа, ты хорошо все обдумал? О! Это такой ужас, такое потрясение, – сказала Маргарет и внезапно расплакалась. Единственное крепкое основание ее дома, образ любимого отца, казалось, шатается и колеблется. Что она могла сказать? Что могла сделать? Ее отчаяние заставило мистера Хейла самого собраться с силами, чтобы попытаться успокоить ее. Подавив душившие его сухие рыдания, шедшие из глубины сердца, он подошел к книжному шкафу и вынул томик, который читал довольно часто в последнее время и который, как ему казалось, придавал ему силы, чтобы вступить на избранный им путь.
– Вот, послушай, дорогая Маргарет, – сказал он, обхватив ее одной рукой за талию.
Она схватила его руку и крепко сжала ее, но не могла ни поднять головы, ни даже осмыслить, что он читает, – так велико было ее внутреннее смятение.