– Клавдий? – удивился Тит. – С чего это ты за мной лично соизволил прийти?
– Приказ трибуна – доставить тебя к нему живым, – с усмешкой ответил Клавдий. – А вот и охрана трибуна! Наверное, чтобы ты не сбежал! – злорадно засмеялся он.
– Я никогда ни от кого не бегал, – шёпотом произнёс сотник. – С чего ты взял, что сейчас побегу? Да и зачем мне это?
– Может за тем, что за нарушение приказа неминуемо следует смерть. Ведь ты со своей сотней единственный, кто не отступил по приказу трибуна, и ему пришлось жертвовать воинами, дабы спасти твою задницу.
Тит опустил голову, поняв: смерть не зря над ним вьётся, а её голодный оскал вовсе не померещился; сумев избежать гибели на поле битвы, он обязательно отправится в костлявые объятия после сражения, только теперь с позором перед всем строем. «Лучше бы я погиб от клинка врага!» – промелькнула мысль в голове сотника, и в этот момент у него забрали оружие. Один из личных охранников трибуна быстро связал сотнику руки и поднял его на ноги.
– За мной! – резко приказал Титу охранник. Привязав пленника к седлу, он вскочил на коня и неспешно поехал в сторону лагеря.
Остальная охрана немедленно окружила сотника, и вся процессия, которую замыкал не скрывающий своей радости Клавдий, двинулась к трибуну.
Мгновение… Ещё мгновение… Подобно биению сердца разум неустанно отмерял мимолётное существование там, где нет ничего, кроме вымышленных мгновений, пытаясь сохранить себя в бесконечном ритме безудержной погони за своей собственной памятью. Она угасала, но пока продолжала оставаться бесценным остовом бытия, настойчиво утверждающим вопреки немому равнодушию, что «я» есть…
Отсутствие угнетало, душило разум, заставляя волю сдаться и забыть о своём существовании. Каждый миг, который можно было соизмерить лишь с началом и концом уже весьма вялых мыслей, приходилось бороться с бесконечным безразличием, безмолвием и поначалу терзающей, но теперь приятно усыпляющей бдительность тишиной. Иногда возникало желание отступиться и стать такой же бессмысленной частью Пустоты, которая терпеливо ждала, когда очередной разум сдастся и, наконец, присоединиться к её вечному забвению. Но именно уверенность в том, что не Пустота склоняет к безволию, а только лишь собственное одиночество, заставляла бороться. Бороться с самим собой, со слабостью, то и дело возникающей неуверенностью, изъянами разума, стремящимися стать подобными Пустоте и начать процесс саморазрушения. Всё, как и всегда, сокрыто только в самом себе, и каждая победа за существование в мимолётном миге, где ты то ли был, то ли есть, а возможно только будешь, делает сильнее, совершеннее. Только бы не перестать мыслить! Иначе собственное забвение наступит настолько стремительно и незаметно, что даже не успеешь осознать: тебя больше нет. И некому будет констатировать исчезновение разума и, к сожалению, никто злорадно не усмехнётся над гибелью очередного одинокого пленника непобедимого отсутствия.