Ушлые: сзади протянулась рука, выдернула флажок; ещё мгновение, и пятый оказался на переднем пассажирском.
– Поехали, – развязно протянул последний, видимо, бывший за главного.
Лицо у него было запоминающееся: очень короткие совсем седые волосы, прозрачные и круглые, навыкате, глаза, впалые щёки, сломанный когда-то тонкий нос с горбинкой.
– Ну какой «поехали»? – раздражённо бросил Тимофей, заглушив машину и выдернув ключ. – Вас пятеро, гайцы тормознут – оно мне надо?
– Не газуй, не газуй, братела, – седой открыл барсетку, помахал пачкой денег. – Бабки есть, не тушуйся, а нам тут рядышком…
Тимофей колебался. Пальцы коснулись монтировки, удобно пристроенной у порога. Можно было распахнуть дверь, и через секунду он оказался бы снаружи и с ладной железякой в руке. Но… Что дальше? Потом, выйдет, что он первый бузу начал: его ж никто не трогал и даже не наезжал… «Ладно, может-таки обойдётся…» Он завёл двигатель и направился к выезду с парковки.
Один из сидевших сзади просипел в самое ухо, обдав перегаром:
– Налево давай, на кладбище.
Существовал шанс, что это такой юмор, но как-то стало не до смеха. Ночью на кладбище? За город, в машине пятеро датых блатных, двое совсем неадекватных…
– Не понял?
– На кладбище сказал, не вкурил?
В машине повисла невыносимая тишина.
– Ну, на хрен, приехали, – Тимофей начал притормаживать.
В этот момент сидевший за спиной нарк обхватил локтем за горло:
– Ты чё, водила? Тебе сказали рулить, ты рули, падла!
Всё получилось как-то само собой. Тимофей резко дал по газам, хонда вскинулась, выскочила на шоссе. На десяток секунд блатари оторопели, и этого времени хватило на разгон.
– Разворачивай, сука! – гад начал душить уже в полную силу, выворачивая шею Тимофея назад.
– Убьёмся н-нах… отпусти! – прохрипел тот, толкнул локтем главного, потыкал пальцем в спидометр. Стрелка уже убежала за сотню.
К счастью, седой оказался достаточно вменяемым.
– Сухой, отпусти! Зёма, дай ему в ухо, чтоб одыбал!
Хватка ослабла. Вовремя. Опасность была вполне реальной, нужно было видеть дорогу.
Тимофей продолжал топить, лихорадочно соображая: что же дальше?!
Улица пошла вниз, и хонда почти летела: сто тридцать, сто сорок… О лежачего полицейского на переходе подвеска лязгнула так, что отдалось в позвоночнике, машина пару раз вильнула, но выправилась.