Гость был ещё здесь. Аксаков сидел с ногами на козетке22 у отворённого по жаркой погоде окна, со вкусом покуривал толстую кубинскую сигару (отцу привозили их из Москвы, покупая там у каких-то невнятных торговцев) и поигрывал носком ботинка желтоватой кожи. Отец же расположился, вытянув ноги на середину комнаты, в вычурном чиппендейловском кресле23 красного дерева в глубине эркера и мерцал огоньком своей любимой трубки турецкого меершаума24, привезённой из Болгарии.
– Звали… батюшка? – в два приёма выговорил Гришка, усилием справляясь с першением в горле.
– Звал, звал, – отец нетерпеливо повел рукой, указывая длинным трубочным мундштуком на невысокий стул «жакоб»25 у самых своих ног – садись, мол. Гришка примостился на край стула, в душе радуясь, что не стал сегодня переодеваться в ту одежду, в которой его застали утром. Не хватало ещё выказать себя сущим невежей. Впрочем, заслуги его в том не было – мачеха распорядилась забрать эти лохмотья в стирку.
Аксаков покосился на Гришку, мерцая глазами в свете свечей, чуть качнул головой, уклоняясь от влетевшей в окно караморы26, и задорно шевельнул в усмешке губами – словно мысли Гришкины прочитал.
Гришка отвернулся – смотреть следовало на отца.
Шепелёв-старший несколько мгновений разглядывал своего первенца, словно пытаясь понять что-то, пыхнул трубкой, стряхнул с жабо невесомую частичку пепла, взял левой рукой бокал с вином, поднёс к губам, словно собираясь глотнуть, но глотать не стал.
– Вот что, Григорий, – сказал он, и Гришка невольно подобрался – полным именем отец звал его крайне редко, и, как правило, это было в очень важных случаях.
Нет, не так.
ОЧЕНЬ ВАЖНЫХ.
– Хватит тебе без дела с холопскими детьми болтаться, – сказал отец, несколько мгновений помолчав. Глотнул вина и продолжил. – Пора и за ум браться, пятнадцатый год уже пошёл.
Сердце замерло на мгновение, едва слышно ворохнулось под сюртуком, надетым к праздничному обеду – английского покроя, тёмно-бордового сукна с серебряными позументами.
Браться за ум – могло означать только одно. Отправляться в учение. Не жениться же.
От второй мысли Гришка едва не засмеялся в голос. Но удержался. И даже усмешку удержал.
– Ты, я знаю, мечтаешь моряком стать… – сказал отец, словно бы невзначай и снова умолк, вновь пыхая трубкой.
Сердце вдруг заколотилось стремительно, во рту пересохло. Отец поглядел на сына, приподнял бровь – не слышу ответа, мол.