– Ну сказывай, бесстыдник, чего опять натворил, – велела Прасковья Тимофеевна всё тем же голосом, мешая ласку со строгостью. Поплевала на пальцы, скрутила прядку кудели, крутанула с мерным шелестом веретено.
– В церковь опоздал, – признался Гришка, краснея.
– Нехорошо это, Гриша, – осуждающе поджала губы нянька. – Троица нынче, праздник престольный у нас, надо было в церкви быть, никак опаздывать неможно. Грех это, бог гневаться будет.
– Отмолим, – вздохнул Гришка, ласково глядя на няню. – Уезжаю я, нянюшка.
– Охти мне, – всплеснула она руками, выронив веретено. Глухо брякнул об пол каменный точёный пряслень, веретено покатилось по кругу под лавку. – Далёко ли?
– В Питер, нянюшка. Учиться.
– Ну, учиться-то надо, вестимо, – протянула нянька неуверенно. – Так ведь ближе можно, в Уфе хотя бы…
–В Уфе на морского офицера не учат, – вздохнул Гришка, у которого тоже вдруг заныло в груди – понял, что уедет не на сутки, не на неделю, не на месяц даже – на год, самое меньшее.
– Моряком хочешь быть, – понимающе протянула няня. Про Гришкину мечту знали все в доме, и давно уже никто не смел над ней смеяться. Даже Жорка. И не отваживался прекословить. Даже отец. – Не страшно по морю-то плавать? Тонут ведь люди, Гришенька…
– Помереть и в своей постели можно, нянюшка, – по-взрослому возразил Гришка. – Интересно ведь другие страны посмотреть, других людей…