В конце концов Однорукий сымпровизировал:
– Идем издалека, с севера. Хотим податься на службу к императору – говорят, платит он справно. Нам бы продуктами запастись, водой, да и передохнуть хорошо бы!
Теперь уже вниз закричал Торелли:
– Сколько у тебя бойцов? – А в сторону магистра добавил шепотом: – Не нравится он мне – уж больно болтлив для руголандца.
Дури прищурился на солнце, пытаясь разглядеть, с кем он разговаривает:
– С полсотни будет.
Лицо у Ганьери скривилось, словно он глотнул уксуса, и к воротам упало безапелляционное:
– Всех не пустим!
Затем магистр переглянулся с комендантом и, приняв приемлемое решение, высунулся снова:
– Ты и еще пятеро можете войти! Закупайтесь! Остальные пусть ночуют за стенами.
Дури на другое и не рассчитывал, но для вида расстроился:
– Нехорошо поступаете – мои люди не разбойники!
Торелли надоело торчать на ветру, и он совсем не дипломатично гаркнул, перекрикивая порыв:
– Или так, или убирайтесь!
Подумав, Дури решил не затягивать бесполезные переговоры и кивнул:
– Хорошо! Мы согласны: я и еще пятеро.
Собрав своих, он быстро перечислил тех, кто пойдет с ним, а остальным приказал возвращаться и разбить лагерь на берегу. В конечном итоге, подумал он, если Ольгерд в городе, то пяти бойцов будет достаточно.
Филиппо Ганьери спускался по каменным ступеням вниз. Он жутко не любил это место: даже в самый жаркий летний день здесь было сыро и холодно. Уроженец солнечной Истринии, Филиппо любил залитые солнцем холмы и зелень бесконечных виноградников. Здесь же каждый камень кричал о страданиях и боли, а в узких темных коридорах, казалось, совсем нечем было дышать. Ежесекундно хотелось вырваться из этого каменного мешка и бежать, бежать, крича во все горло, покуда хватит сил. Ганьери много бы заплатил, чтобы хоть раз выкинуть такое, но семья… Семья Ганьери смотрит на него, сам глава дома, его родной дядя Томазо Ганьери доверил ему этот пост. Он не может подвести. Он должен жить на этом забытом богом острове, в мире камней и одиноких сосен. Жить под вечно серым небом, рядом с морем цвета стали. Филиппо всякий раз, спускаясь сюда, впадал в подобное, жалостливое к себе настроение. Сегодня он еще не достиг пика самоуничижения, а уже спустился до самого низа, и стражник в цветах дома Ганьери начал греметь ключами и запорами. Отперев, он встал у стены, и Филиппо, приоткрыв дверь, вошел вовнутрь. Тяжелая, окованная металлом дверь захлопнулась за его спиной, и вновь загремели засовы.