Как было бы здорово, просочиться сейчас сквозь общую стену, словно в фантастической телепортации, на их прокуренную кухню и с разбегу воткнуть папин скальпель ему в сонную артерию. В морщинистую сизую шею, там где короткая цепочка с крестом прячется в редких седых волосах чудовища. И провернуть хирургическую сталь несколько раз, чтобы красная жижа, густая и терпкая от спирта и табака, сочилась по брюху мучителя. Да с таким бы напором, чтоб он харкал этими сгустками на свой дешевый чайник. Хватался пальцами за липкий воздух, искал помощи, не в состоянии произнести ни слова. Тогда бы его предсмертные хрипы стали бы мне лучшей колыбельной песней.
А после, совершив на глазах спасенной подружки жесточайший акт справедливого возмездия, я успела бы вернуться в свои девичьи покои тем же путем, сквозь стенку. И довольная собой, снова продолжила бы подслушивать ночной разговор моих ничего не подозревающих родителей. Как всегда обо мне.
К примеру, как моя Мама жалуется Отцу: «Наша дочь сегодня опять почти ничего не ела. У меня уже кончаются идеи и мысли, как увлечь ее, чтобы хоть крошка попала к ней в рот». А Папа снова бы вздохнул, откладывая газету, и произнес: «Пожалуй, нужно всё-таки показать её невропатологу».
Вид своей или чужой крови в отличие от сверстников никогда не вызывал у меня приступов тошноты или панического страха. Чего не скажешь о еде. Да, я люто ненавидела запах и вкус любой пищи. Каждая тарелка давалась мне с не меньшими болью и страданием, как если бы я совершала восхождение на Голгофу. Я плакала, глотая мамины диетические тефтельки, проталкивая их в глотку, как крокодил, с помощью собственных слёз. Мама, кормя меня, тоже рыдала белугой, наблюдая мои ежедневные кухонные истерики.
– «Ева, родная моя, ну поешь, молю!», – лепетала мать, глядя как тонут в высоком плюшевом ковролине мои худющие ноги.
Я выглядела как жертва нацистских опытов, а не девочка из известной и уважаемой семьи прославленных на весь Союз врачей. Несмотря на все мольбы, угрозы, просьбы, шантаж и манипуляции, направленные на то, чтобы я проглотила ложку с пюре или котлеткой, я была непреклонна. Как упертый истукан.
Ни образцовая заботливая мама, которая, к слову, была отличным педиатром, ни армия её кухарок-помощниц, виртуозно готовивших любые кулинарные изыски, столь дефицитные в Советской России, не могли сломить во мне презрение к еде. Мама резала хлеб крохотными ломтиками, густо намазывала одни мякиши красной икрой, а другие – черной, вонзала в хлеб зубочисткии, имитирующие солдатиков, расставляла по разные стороны тарелки и объявляла сражение между двумя «вражескими» баррикадами. Мне давали ответственное партизанское задание – уничтожить с помощью своего крохотного желудка сначала отряд черноикорных, а затем и красных соперников. Иногда родительская хитрость срабатывала. Так, почти ежедневно, моя Мама воевала со мной за моё же выживание.