Действительно, видение саудаде и саудосизма как основного выражения португальского духа, бывшее первым, немедленным и прямым выражением саудосистского мышления Пашкуайша, базируется на идее, что в нем соединились арианский и семитский характеры, язычество и христианство, а от этого союза произошло то чувство, которое является определяющим для галисийско-лузитанского гения. В этом плане саудаде явилось перед Пашкуайшем в 1912 г. как «желание любимой вещи или создания, ставшее болезненным из-за их отсутствия. Это соединение желания и боли […] Но боль одухотворяет Желание, а Желание, со своей стороны, материализует Боль […] Через Желание саудаде происходит от арианской крови, а через Боль – от семитской […] Через Желание, в силу его природы, саудаде – это также Надежда, а через Боль – Воспоминание»[6].
Саудаде, понятое таким образом, идентифицируется с португальской душой и «португальским духом», ибо именно через него португальский гений найдет свое наиболее подлинное поэтическое, философское и религиозное выражение[7], и именно оно поэтому является фундаментом «искусства быть португальцем»[8].
Имея это национальное или личное измерение в качестве субстанции португальского духа или души, саудаде, в той мере, в которой оно является духовным синтезом Желания и Боли, а также Печали и Радости, Света и Тени, Жизни и Смерти, и в той мере, в которой расширяется его Природа, или в своем масштабе и космическом измерении оказывается «той самой мировой душой, в которой реализуется единство всего существующего»[9], что означает, что оно обладает первостепенным онтологическим, метафизическим и трансцендентальным значением, которое Пашкуайш пытался уловить и определить в своем поэтическом и философском творчестве.
Делая воспоминание и желание двумя элементами, в своем сочетании образующими саудаде, автор Универсального человека совпадает с тем определением, которое ему дали король Дон Дуарте и Дуарте Нунеш де Леан, так же как, утверждая, что чувство саудаде – это «желание любимой вещи или создания, переходящее в боль от их отсутствия», он воскрешает концепцию Дона Франсишку Мануэла де Мелу, который считал любовь и отсутствие «родителями саудаде».
Это совпадение или сближение саудосистского мышления Пашкуайша с мышлением указанных трех авторов, на первый взгляд, может показаться невероятным, но при более тщательном размышлении оно проявляет себя как более очевидное, чем реальное, ибо, как видим, поэт-философ уничтожил или изменил все их понятия или всю их концепцию, возвысив их до области в чистом виде личной или субъективной, ибо предшествующие мыслители считали их в высшей степени космическими или трансцендентальными. Он же не только утверждал, что саудаде – «это сама мировая душа, в которой реализуется все, что существует», но и говорил, что оно – это «соединенные Память и Надежда, выходящие за пределы таинственного томления».