Помолчав немного, Клава сказала:
– Мы с ним в медсанбате познакомились. В январе его ранило, так он два дня подряд бредил. Ирину звал, невесту свою. Меня за неё принимал. Потом на поправку пошёл. Дурачок, ты не знаешь какой Саша человек. Всё Ира да Ира, только про неё и рассказывал. А я ему – про тебя. И знаешь, он так за меня обрадовался, когда ты объявился. Сказал, что это настоящее чудо. Саша – друг! Только бы он выжил и со своей Ириной встретился…
Клава не лукавила, и Михаэль это чувствовал. С запозданием он понял, что лукавить она не умеет. «Но ведь с кем-то же у неё было, – вертелась мысль. – Если не с Бобровниковым, то с кем? Ладно, надо идти до конца. Спрошу у неё, сейчас же спрошу».
Но Клава словно прочитала его мысли.
– Не соврала я тебе тогда, в поезде, – сказала она после паузы. – Был у меня жених на фронте под Ленинградом. Там и погиб. Только не в эту войну, а в финскую, на Карельском перешейке. Он с отцом моим и братьями в одном цеху работал и меня заприметил. Мне тогда семнадцать было. Решили через год свадьбу играть, только… – помедлила Клава, – не дождались мы этой свадьбы. Любил он меня очень. А потом на войну его забрали. И всё… Долго я тогда плакала. Уж и новая война началась, а я как вспомню – так нахлынет. Пока вот тебя не встретила. Не хотела тебе говорить, молчала, да ведь не скроешь… Сердишься на меня?
Михаэля одолевала ревность. Напрасно он пытался убедить себя, что этот неизвестный ему соперник погиб и никогда не встанет между ним и Клавой. То, что он чувствовал, было сильнее его. Надо было что-то ответить, и он пробормотал:
– Да нет, что ты…
И попытался улыбнуться, только вышло плохо, и Клава всё поняла, но, как видно, не ждала другой реакции. Прижавшись к Михаэлю, она сказала:
– Ну что ты, Мишенька, дуешься? Я ведь тебя люблю, а Серёжи… того давно уже на свете нет. Знаешь что? Давай помечтаем. Вот заканчивается война, и приезжаем мы ко мне в Вологду…
Вологда! Об этом Михаэль не думал. Он вообще не думал о том, как сложится у него с Клавой. Здесь, на войне, где умереть можно в любой момент, – до этого ли сейчас?.. Так мало шансов остаться в живых, а Клава, оказывается, будущую жизнь планирует. Только найдётся ли ему в этой жизни место? Ему, еврею из Латвии, в исконно русском окружении? Примут ли его? А Палестина? Так и останется фантазией? Ведь Клава, даже если они чудом доживут до конца войны, ни на какую Палестину не согласится.