Мальчишка запустил руку в чёрные патлы и хорошенько взъерошил их, разрушая видимую приличность волос, устроенную Липой.
– Всё равно! Почему я должен вам поверить? И как я сплю, если я – вот он, стою, говорю, вижу?
Мальчишка озорно прищурился, улыбаясь кривоватой улыбкой. Бабушка Липа громко расхохоталась, и сквозь старческую хрипотцу слышался молодой голос шаловливой девчонки с рыжими косками.
Симус удивлённо смотрел на неё, не замечая, что образ отходит всё дальше и дальше, размываясь и исчезая…
Мальчик таращился в закопченный чёрный потолок, ещё видя отблеск сна на его шероховатой поверхности.
– Э, мелочь! Ты живой?
От испуга Симус рванулся, чтобы бежать. Но слабость и недавний сон в непривычно удобной постели настолько размягчили его тело, что оно совсем не желало слушаться. С грохотом рухнул он с кровати, закутанный в кокон одеяла как гусеница.
– Куда несёшься, блошка! – над его головой раскатился басовитый смех.
Симус выбрался из сковывавших его одеяльных цепей. Весь взъерошенный, он напоминал зашуганную пташку, попавшуюся в ловушку.
Он был слишком сконфужен, чтобы испугаться вновь, увидев перед собой чёрную маску с чернеющими прорезями для глаз, носа и рта. Тело неизвестного было обесформлено полами чёрной тяжёлой мантии, водопадом спускающейся с его широких плеч на пол. Только его приглушенный маской голос помогал понять, что сидящий – мужчина. На маске значился номер 361.
– Ты кто?! – ошалело зыркая глазами завопил мальчик. – Где я?!
– Успокойся и говори рассудительно, – приказал триста шестьдесят первый. – Я помог тебе, иначе ты так бы и издох на улице. Либо тебя бы сожрали. Не животные, так люди. Народец сейчас и не на такое способен, – номерной снял маску, вытер мокрое от пота лицо полой мантии и весело подмигнул замершему в изумлении Симусу. Под маской обнаружилось четыре чёрных полосы, напоминающих шрамы, но ими не бывшие. Словно въевшаяся жирная сажа уродливо темнели они на его лице.
«Так вот что я видел, теряя сознание».
– Ну, что уставился? Человек я, просто пожалел тебя. Оденься, да умой лицо – сядем за еду.
Недоверие Симуса росло, не угасая, особенно после предупреждения Аполлинарии из сна. Но упоминание о еде разом согнало все сомнения на второй план: сон и тревога не были материальными, в отличие от пустого вот уже как несколько суток желудка.