Хочется плакать. Однажды в гостях зашёл разговор о блокаде. Молодые люди высказали предположение, что не надо было держать оборону города, голодать, умирать. Лучше было сдать город, и все остались бы живы. Страшно было слушать. Знаем всю правду о блокаде, о складах продуктов, о сытых и довольных, о каннибализме, о бесчеловечности людей, но перечеркнуть и обесценить уже произошедшее невозможно. Ещё живы дети блокады, и некоторых я знаю. Люди, которые говорили о сдаче города, – не Ленинградцы. Они не гладили в детстве сфинксов по спинке, не бродили по залам Эрмитажа, не мерили ладошками стопы Атлантов на Миллионной улице, не смотрели на город с Исаакия, не катались на роликах вокруг Александрийского столпа. Не кормили уток в Таврическом саду.
«Чукчу спрашивают: «А Вы Толстого читали?»
– «Нет.» «А Чехова?» – «Нет.»
-«Что, и Достоевского не читали?»
– «Нет, не читал. Чукча – не читатель, чукча – писатель.»
Август 1972
Здравствуй, новый дневник, прощай старый… Мне немного жаль тебя, старичок, ты был очень хорошим умным, добрым. Ты выносил всё, что бы я ни написала тебе, ты всё прощал. И погиб ты при очень трагических обстоятельствах. Сегодня мы прилетели с Кавказа, и вот я сижу на балконе нашей Фаты Морганы в Борисовой Гриве и вспоминаю, как всё было.
Мы ездили на Чегет, было здорово: горы, водопады, солнце, всадники-кабардинцы и Чегет. Красивая река, бурная и почти белая. Папа пошёл фотографировать, и я, как всегда, увязалась за ним. Мы стояли над обрывом и любовались рекой и волнами, бушующими между двух огромных скал. Дневник был у меня в руках – я всегда таскала его с собой – в школу в портфеле, на прогулку в сумочке, а иногда просто засовывала за ремень брюк. Вообще он был всегда со мной – это очень удобно: появилась хорошая мысль – записываешь, услышала удачный анекдот, умную шутку – опять записываешь. Вот мы стоим и смотрим, и вдруг папа говорит, что отсюда, наверное, плохо получится и надо немного спуститься, а внизу – обрыв. Папа полез вниз, я за ним. Тут он оступился и чуть не слетел вниз. Я испугалась, потеряла равновесие и выпустила из рук тетрадку в голубой кожаной обложке. Мне было очень жалко её. «Его унесли воды Чегета», – смеялась потом Наталья. Она не признаёт таких сентиментальностей, как дневники и прочее.