– Ты точно не политический? – Начальник, наконец, прервал молчание.
– Саныч. Вся политика и так осталась на Земле. Я же не дурак, и понимаю, что мы все здесь просто колонисты, и не выживем, если будем грызть друг друга.
– Хорошие слова. Теперь сделай так, чтобы и дела были не хуже. Иди собирайся, завтра утром выезжаешь. Снабженцы как раз должны к вечеру корпуса восстановить. Туда сейчас все силы брошены.
Денис молча вышел, понимая, что продолжения беседы не будет. Но в дверях замер. Был один вопрос, который ему давно уже хотелось задать начальнику, и кто знает, будет ли еще такая возможность.
– Саныч, а ты кем был на Земле?
– Никем. Сидел в свои тридцать четыре на бюджетном окладе инженером при музее в Коломне, и не скулил. А чего мне скулить было, ни жены, ни детей, ни машины… – Саныч взял себя в руки, и зло сверкнул фиолетовыми глазами. – Иди Титов. Завтра к пересменке без опозданий.
Денис вышел из здания штаба, и неторопливо направился к своему общежитию. Он изредка поднимал глаза на информационные панели, которые украшали половину домов черного сектора, и только горько усмехался. Даже не тому, что он уже почти пропустил время обеда, и останется голодным до самого вечера. Усмехался именно этим панелям с их бесконечной агитацией за рабский труд во имя идеалов будущего. А в перерывах между агитациями и напоминаниями о запретах эти панели показывали часы. Стилизованный под старину циферблат с неумолимо бегущими стрелками. Денис часто смотрел на эти часы, и пытался понять логику того человека, который решил, что рабочий класс просто обязан следить за временем. И всегда везде опаздывать, всегда спешить. Он не видел ни в белом секторе, ни в синем подобных украшений, только здесь.
Трудно не быть «политическим», живя в самом низу социальной иерархии. А, может быть, и легко, потому что почти все, кого он успел узнать за эти месяцы жизни в колонии, совершенно не интересовались, что же происходит за пределами их мира. Они шли на свои смены к приписанным им местам работы, затем шли обратно в свои норки спать, добыв заветные талоны на положенную им химическую бурду, и твердо знали, что еще один день они проживут точно.
Денису такая позиция была чужда. Всю жизнь ему в голову вдалбливали две простых, но при этом исключающих друг друга истины. С одной стороны, было общество с его красивыми рекламами хорошей жизни, кричащие – делай, и у тебя все будет. И, каким бы ни был политический строй, людям всегда обещали возможность достижения этой самой «хорошей жизни». А с другой… С другой был отец, всю свою жизнь проработавший судоремонтником, и всегда говоривший, что выше шапки не прыгнешь. Что наверху все места пригреты и пришлым там не место. И что вообще не к лицу рабочему человеку лезть туда, где он не нужен.