Но она не взяла кольцо. Она отвернулась, оставила Ойгена одного и ушла.
Ойген наконец покинул двор и по пути домой швырнул кольцо в мусорный бак. Он не заплакал, он даже и виду не подал.
В конце концов, он был сыном героя войны.
А сыну героя войны не пристало позволять себе такое.
Вскоре после наступления нового, 1933 года воцарилось всеобщее беспокойство. Взрослые неустанно говорили о политике и о том, что имперское правительство должно быть переформировано. Что же в этом такого волнующего, Хелена не понимала: разве это не случается постоянно? Но ей было только двенадцать лет, и она не надеялась это понять и потому слушала вполуха, когда родители обсуждали, должен ли фон Шлейхер уйти в отставку, что сказал фон Папен и на что решится Гинденбург.
Разумеется, имя Адольфа Гитлера звучало снова и снова. Этот человек в некотором смысле нравился ее родителям, и тем временем Хелена тоже к этому привыкла.
Но затем произошло нечто досадное. В понедельник 30 января вечером по телевизору должны были показать художественный фильм «Победитель» с Хансом Альберсом, которого Хелена считала потрясающим. Поскольку ей обычно не разрешалось смотреть телевизор по вечерам, она просила разрешения до тех пор, пока ее мама не уступила и не произнесла: «Ну хорошо, но только в порядке исключения!»
Но именно в тот вечер, которого Хелена с нетерпением ожидала всю неделю, появилась новость, что это случилось: Гинденбург дал согласие на реорганизацию правительства и собирается назначить Гитлера новым рейхсканцлером. По словам диктора, запланированная на вечернее время трансляция художественного фильма отменена в пользу внеочередной трансляции о текущей ситуации в Берлине.
– Это безобразно! – заревела Хелена. – Этот дурацкий Гитлер!
– Дитя! – строго произнесла мать. – Это что еще за тон?
– А теперь помолчи, плакса, – грубо сказал ее брат Армин. – И так ничего не понятно.
Обиженно нахмурившись, Хелена забилась в дальний угол дивана, в то время как остальные взволнованно слушали доклад репортера, который сообщал о событиях, связанных с рейхсканцелярией. Мало что было видно, преимущественно только толпу людей на едва освещенной фонарями улице. Снова и снова показывали высокое окно, за которым угадывались неопределенные движения, но дальше ничего не происходило.