Сказать, что Вова был странным мальчиком, – не сказать ничего. Он был чудным, диковинным, бзикнутым, с мозгами явно набекрень. Пухлый, неповоротливый, неуклюжий, одетый как старичок: в костюме с галстуком, на ботинках – галоши, хотя стояло бабье лето и никаких дождей еще и в помине не было. Про галоши он сразу сказал, чтобы мы не обращали внимания на эту странность, это, мол, вместо сменки, потому что сменку он бы непременно потерял, у него большой опыт потерь такого рода. Вот прям так и выражался: «опыт потерь такого рода». Я впервые слышала, чтобы мальчик так говорил. Галоши он снял довольно ловким движением, достал из кармана пальто синий сатиновый мешок для сменки, запрятал галоши туда и благополучно сдал их гардеробщице.
– Хотя могу и их потерять, – задумчиво заметил он, получив номерок.
– Дай сюда, я спрячу, – вздохнула Ташка, забирая из рук Вовы металлическую пластинку с номером.
– «Кто ты, мой ангел ли хранитель или коварный искуситель?» – пропел Вова довольно дурацким голосом.
– Ты что? Уже до сих пор выучил? – поразилась Ташка.
В те годы было популярно учить наизусть всего «Евгения Онегина». Это считалось свидетельством больших способностей и ума. Я тоже потихоньку учила «ЕО», не напрягаясь, не соревнуясь (я ненавидела соревнования), учила из любви к красоте и воздушности пушкинских строк.
– Практически весь отложился в памяти, – вздохнул Вова, – Легко использую в общении.
– Да уж вижу, – согласилась Ташка, выразительно взглянув на меня, словно говоря: «Я же тебя предупреждала, не удивляйся.»
Места наши были в партере, но мы, как всегда, направились на верхотуру. Вова пыхтел, но шел за нами, ни о чем не спрашивая и не удивляясь.
– Вова, если тебе тяжело забираться наверх, ты можешь сесть в партере, я тебя потом оттуда заберу, – голосом заботливой матери предложила Ташка.
Вова только махнул рукой и продолжал следовать за нами.
Я поняла, что Вова – друг Ташки с самого раннего детства, раз она так привычно и буднично о нем заботится, зная все его проблемы, – и что идти вверх ему тяжело, и что потеряться без нас он сможет. Было видно, что Вова сам к себе давно привык, принял собственные особенности, ничего не стыдится, сохраняет достоинство и веру в людей не утратил. Я, в силу собственных обстоятельств, не была такой доверчивой и тщательно скрывала собственные слабости и болевые точки. Вова же был открыт для любого удара. Может, это его и спасало? Кто знает.