– Я привык!
– Привык быть тюфяком?
– Я не тюфяк!
– Натуральный! Ты ничего не можешь решить! Ты не уверен даже, нужно ли добавить пены, когда её очевидно не хватает. Ты спрашиваешь у меня. Если бы я сказала нет, ты бы добавил?
– …
– Ты молчишь, потому что нет – ты ничего не делаешь, пока тебе не дадут разрешающий сигнал.
Тяжёлый выдох. Небольшое бульканье. Звук пустой бутылки, поставленной на кафель.
– Открыть ещё?
– Ну вот опять.
– Хватит…
– Это ты – хватит! Почему ты опять спрашиваешь? Закончилось шампанское – открывай новое! Не смотри на меня! Открывай, если хочешь, если ты так чувствуешь! Пускай оно выдохнется, чёрт с ним! К чему тебе моё позволение?
Молчание. Хлопок открытой бутылки. Высунутая из пены рука с бокалом.
– Так-то лучше.
– Бокал? Откуда он у тебя?
– Он всегда здесь был.
– Тогда почему мы пили из горла?
– Потому что двух бокалов нет. В этом я держу зубную щётку.
Молчание, приоткрывающее интимную завесу жизни другого.
– Ты не хочешь меня поцеловать?
– Хочу.
– Тогда почему не целовал до сих пор?
– Я…
– Ждал разрешения?
– Чёрт…
Из пены протянулись губы.
– На.
Влажный чмок. Удовлетворённое сопение.
– Как насчёт вылезти?
– Куда?
– Из твоих вопросов, дурик.
Трудный день.
Встал рано, но солнце уже пекло. Из еды ничего не лезло, да и не успел бы, так что сразу взялся за работу. Пахал как вол до самого полудня. С волос струился пот, а солнце жарило так, что я едва не превратился в глазунью. Ресницы – и те были влажными. Такую бы знойную красотку, как это солнце! Но мечтать не вредно, а работы ещё хоть отбавляй. В полдень дали благословенный отдых. В аду, верно, и то не такая жарища.
В столовой – приятная прохлада и полумрак. Почти все молчали, утомлённые, и отпаивались водой. Есть не хотелось, но впрок надо было – работа продолжалась до вечера.
Уже в сумерках кожей ощутил её присутствие. Тяжело дыша, повернулся. Точно, она. Стоит и улыбается. Треплет меня по голове. «Как дела?» – спрашивает, наклоняясь ко мне. Нет сил ответить. Понимающе кивает, брызгает на меня водой и хохочет. Вода нагрелась на солнце, но всё равно приятно. Я тоже хохочу, и всё вдруг становится не важно. Валюсь на спину и не могу уняться – так хорошо и прохладно стало, и розоватый диск солнца, наконец, сходит с небосвода, и все облегчённо вздыхают.
Судороги смеха отпустили меня, но её уже нет. Чуть взгрустнулось. Я встал, отряхнулся. Ребята глядят на меня с дружеским участием и посмеиваются. Я ухмыляюсь, косясь на начальника. Идёт. На сегодня всё.