…покуриваю, читаю газеты, а иногда философствую. Сегодня поднял зачем-то на стол тяжелую свинцовую пепельницу. О, как она тяжела, как тянет ее к себе земля. Тянет… Gravitation’s problem[114]! Стало грустно. Как она близка мне, эта загадка. Таинственная, неуловимая и всюду ощутимая сила тяжести. Сила, которой в конце концов движется все. ‹…› Ей уж давно в душе посвятил свою жизнь. Всякие Ausbleichverfahren[115] только ступени к самостоятельной работе. Если буду жив, буду работать, буду искать, хотя [бы] одного эксперимента, хотя бы малейшей зацепки, за которую зацепилась бы вся гомерическая современная физика. Сейчас я без рук, без книг, без лаборатории. Остается область фантазии посленьютоновского периода. Эта тяжелая пепельница в ресторации – какой она укор. Сидеть бы дома, читать все эти сногсшибательные сверхнатуральные тевтонские умствования релятивистов, искать жемчужные зерна в куче навоза. Ну что же буду фантазировать. Но все же буду, хотя все эти фантазии должны не выходить из пределов, данных электронами и квантами. Свободно было Лесажу, а теперь, Боже мой, какие проволочные заграждения, фугасы и волчьи ямы квантов и электронов готовятся для всякой фантазии. Попытаться решать Gravitationsproblem с точки зрения наивного реализма – только наивное занятие.
Мир – основа, на которой ведутся хитросплетения надежды всех, панов, солдат, генералов. Здешние «поганенькие» (другого слова не подыщу) телеграммки. Каждый день огромными буквами печатают всякие предсказания и слухи о мире. То m-me Тэб[116], то какой-то старичок, то еще монах XVI века… и все иногда с усмешкой, а иногда без нее читают. Мир и война стали мистическими, чем-то независимым ни от стратегии, ни от погоды, ни от прочего. Просто где-то в какой-то загадочной книге записаны начала и концы, описаны все перипетии, все мелочи войны, а мы… мы только актеры, разыгрывающие давно написанную небесами пьесу, импровизации нет, всякий жест, слово – есть в этой пьесе. Даже у нас наверху, в комнате Чебышев вызывает духов и спрашивает о мире! Мир осенью… Я когда-то в Прадле в отчаяньи гадал на пятиалтынном и получал мир между Рождеством и Пасхой. И почему не гадать. ‹…› Все это пишу не в суд и не в осуждение. Сам я всегда любил таинственность, чудесное, мрак, любил с тех пор, как себя помню. Я физик – всегда был фантастом и метафизиком. Вспомнить только мои детские «заветы» с Богом, алхимию и всякую чертовщину. Не прочь даже в физику допустить метафизику. Когда у нас поднимался треногий стол на две ножки, думал о связи всего этого столоверчения и столоподнимания с gravitation’s problem. В самом деле, «духи», поднимая столы, преодолевают силу тяжести. Вот, право, уж не тут ли искомая зацепка, не в спиритических ли экспериментах. Перед самим собою извиняюсь за эту чепуху.