В нашем захолустье штормов хватает. Да, последнее время не случалось сильных гроз, но когда я была девочкой, по Ки-Уэст ударил страшный ураган. К счастью, обошлось без жертв, однако я до сих пор помню, как задувал ветер, а вода едва не поглотила дом моих родителей. Я была вне себя от ужаса.
– Да похоже, можно не беспокоиться, – отвечает Том. – Бюро погоды считает, как сказали по радио, что он пройдет мимо.
– Ты сегодня выходишь в море? – Я стараюсь говорить ровным голосом. Я уже уяснила, что настойчиво интересоваться тем, куда он пойдет и что будет делать, не стоит. В такие времена мужчина может решиться на что угодно, чтобы добыть пропитание.
Том утвердительно вздыхает.
Я прохожу к столешнице, стараясь ничего не задеть, но мое бедро врезается в плиту, и я спотыкаюсь о ящик со льдом на полу.
В тесном домишке и в тисках семейных уз приноравливаешься использовать физическое пространство в качестве своего рода защиты, обретаешь текучесть и пластичность, чтобы прогибаться под чужую волю. Но сейчас мое тело изменилось, живот раздулся, ноги стали неуклюжими, и мне пришлось заново осваивать искусство занимать как можно меньше места – для себя и ребенка. Когда вас двое, трудно действовать быстро.
Я ставлю перед Томом завтрак.
Он хватает меня за запястье, сжимая его так, чтобы я поморщилась, но не настолько сильно, чтобы упала на колени. Состояние дома – не единственный показатель характера наших взаимоотношений. У нашего брака есть и другие отметины.
– Зачем тебе знать, пойду ли я сегодня в море? – требовательно спрашивает он.
– Я… испугалась. Если погода плохая, это будет опасно.
Он сжимает сильнее, впиваясь ногтями мне в кожу.
– Хочешь сказать, я плохо знаю море? Да я рыбачил в этих водах еще мальчишкой.
Кровь пульсирует в запястье, кожу обжигает боль, колени подкашиваются под тяжестью живота и из-за стискивающих руку пальцев.
Я цепляюсь другой рукой за край стола, стараясь не упасть.
– Я знаю. Это из-за малыша. Срок подходит, я нервничаю. Извини…
Боль нарастает, я уже не нахожу слов – бормочу что-то несвязное, лишь бы он отпустил меня – нас, – чтобы это не переросло во что-то другое, более ужасное, чем синяки на запястье.
– Женщины, – бормочет себе под нос Том и разжимает руку.
Запястье пульсирует, а он переключает внимание на еду, которую я ему приготовила.