Свободного времени у нас было немного. Кружки, хор, спортивные мероприятия, походы за гербариями. С хором мы выезжали в Сталинград на праздник Победы, выступали в театре с песней Москва – Пекин и другими. Вечером был огромный костёр на площади Павших борцов. С крыши универмага стреляли из ракетниц (гостиницы «Интурист» я не помню, наверно, её тогда не было), а мы хотели схватить угасающие искры от них на асфальте.
Со спортивными соревнованиями мы тоже приезжали в Сталинград. Многие завоевали какие-то места, получили призы, грамоты. Я участвовала в эстафете, это когда бегут и передают палочку через несколько метров другому. Мы пришли к финишу последними, так как уронили эту палочку. Я бежала последней, и мне до сих пор неловко за эти соревнования. Хотя нам дали всем подарки, я и тогда, и сейчас чувствую какую-то вину, что ли. Победить все не могут – это понятно, а вот в душе у тех, кто приходит последним, остаётся рубчик, но это не про спортсменов, а про разовые в жизни соревнования. Может, я ошибаюсь.
Хочу сказать несколько слов о наших чувствах, когда мы узнали о смерти Сталина. Нас воспитывали, что у нас два отца – один Сталин, второй это наш родной. Мы были в этом уверены, и после извещения о смерти Сталина плакали все, занятий не было в школе. Некоторые говорят об этом дне по-разному, видимо, в свете сегодняшнего сознания, но мы все плакали, и взрослые тоже, искренне.
Вот спустя много лет я думаю, а почему тогда в детском доме нам было хорошо. Может, оттого, что закрытое от людей пространство, где мы никого не боялись, ходили, где хотели, в пределах этих прудов с их высокими дамбами, может, люди, воспитывающие нас, были порядочными, может, влияние послевоенной радости у людей.
Папу выпустили после смерти Сталина, и он приехал за нами. У нас даже не было и в мыслях остаться в детском доме, хотя об этом нам говорил директор, что есть выбор. На дорогу нам выдали какую-то еду, одежду. Помню, наверху машины мы ехали под дождём в Урюпинск к дяде Стёпе и тёте Клаве, больше нет никого родней. Но им опять мы были не нужны. И были мачехи, мачехи, мачехи… кому мы нужны, две сиротки.
Но главное в нашей жизни был отец. Конечно, тюрьма его помяла, он остался прежним интеллигентным человеком, но со страхом в глазах.
Про свои годы, проведённые в Игарке, он ничего не рассказывал, только говорил: «Какие умные, достойные люди там сидят».