Его разбудили собственные приглушенные стоны, и он вырвался из нашего общего сна. На миг я увидел его комнату в Широкой Долине, заметил краем глаза камин, его постель и стоящий подле нее поднос со множеством бутылочек с лекарствами.
– Ярил? Ярил, где ты? Неужели и ты меня оставила? Ярил? – Он звал мою сестру, точно испуганный ребенок – няньку.
Мы оставили его там, сидящим на кровати и повторяющим имя Ярил. Сердце мое разрывалось, и это меня потрясло. Я мог злиться на отца, даже ненавидеть его – пока видел в нем равного мне мужчину. Теперь же, когда он превратился в жалкого испуганного старика, весь гнев испарился из моей души. Мне вдруг стало невыносимо стыдно, что я причинил ему столько боли и бросил одного. В тот миг не имело ровно никакого значения, что он сам от меня отрекся и выгнал из дома. Ребенком я всегда чувствовал себя под защитой его суровости. Сейчас же он жалобно призывал единственное дитя, оставленное ему судьбой, одинокий и заброшенный, лишившийся сына в мире, где ценились только сыновья.
Хотя сам я потянулся к нему, желая защитить от судьбы, которую он на себя навлек, мальчик-солдат рванулся дальше, увлекая меня прочь. Я мельком видел сны других людей, всплески цвета, нарушающие прихотливый узор его спящего сознания. Мне никак не удавалось сосредоточиться на одном ощущении, будто я пытался прочитать книгу, страницы которой листает ветер. Я выхватывал слово тут, абзац там. Собственных воспоминаний у него не было, притягивавшие его связи принадлежали мне. Тристу снилась девушка в желтом бархатном платье. Горд не спал.
– Невар? – пораженно спросил он, подняв голову от толстой книги.
Сержант Дюрил был погружен в тяжелое забытье уставшего до изнеможения человека, без сновидений. В его сознании не мелькало образов, лишь благодарность за то, что его измученное тело хоть ненадолго может остаться неподвижным, а ноющая спина – распрямиться в постели. Мое появление в его сознании напоминало каплю масла, падающую на поверхность неподвижного пруда.
– Береги спину, парень, – пробормотал он и тяжело вздохнул.
Мальчик-солдат умчался прочь.
Вряд ли он следил за своим пылающим лихорадкой телом, но я его ощущал. Кто-то смочил ему губы прохладной водой. Он только вяло шевельнул ими. Его кожа казалась горячей и туго натянутой, а расстояние и жар искажали голос Оликеи. Он казался пронзительным, но слова я едва различал.