Взрослый олень стоял один, на небольшом склоне строго на запад от того места, где были они. Он ничего не почувствовал – пока что это можно было сказать наверняка. Надо продолжать в том же духе.
Они улеглись и начали ползти – влажная земля под пузом, яркое солнце над головой. Их яростно атаковали мошки, неизвестно как выискивая незащищенные участки кожи под задравшейся одеждой и не реагируя на стойкий запах цитронеллы, но сейчас он был так сосредоточен, что едва замечал их. Это потом зуд будет сводить его с ума.
Они ползли еще несколько минут, спускаясь все ниже, пока не поравнялись с оленем и не оказались в паре сотен ярдов от него.
Иэн остановился. Поднял бинокль. Они ждали. Наблюдали. Неподвижные, словно два камня.
Солнце стало жарче. Ветер полностью стих.
Они очень медленно, дюйм за дюймом, преодолели еще тридцать ярдов, и эти тридцать ярдов отняли у них десять минут; они почти не двигались. Как и положено.
Олень поднял голову.
– Старик, – прошептал Иэн так тихо, что он едва услышал.
Старейший зверь. Не такой огромный, как те, что живут в низине, и без широченных рогов. Но довольно могучий. Старый. Слишком старый, чтобы пережить еще одну зиму. Он слишком уважал животное, чтобы позволить этому случиться.
Они лежали с подветренной стороны и всего где-то в ста пятидесяти ярдах. Тут олень мотнул головой, слегка повернулся и сделал несколько неуверенных шагов, но так и остался стоять спиной к ним. Они ждали.
Ждали. Солнце припекало. Он почти сварился в своей вощеной куртке.
А потом, как это обычно и бывает, олень в одну головокружительную секунду развернулся, поднял голову и поглядел в их сторону. Как будто знал. Как будто ждал его. Он занял просто идеальную позицию.
Он вытащил винтовку. Зарядил. Иэн напряженно наблюдал в бинокль.
Он аккуратно приподнялся и поглядел в прицел.
Старый олень не двигался. Теперь его голова была поднята выше, и он смотрел прямо на него.
Олень знал.
Иэн ждал, прильнув к биноклю.
Земля остановила свое вращение.
Он целился в сердце.