Дамы потянулись гуськом с балкона. По лицам было видно – общая стратегия не выработана. Все сели за стол, но разговор постепенно сходил на нет. Начался обычный треп – обо всем и ни о чем…
А время все убыстрялось и убыстрялось. Дел у Давида было действительно много. Он все глубже погружался в обычные хлопоты, связанные с переездом. Как же часто он жалел, что Марины не было рядом. Он так привык, что они все делали вдвоем. Но глаза боятся, а руки делают – приходилось все самому.
Наконец настал день, когда Давид, сдав багаж, пришел на свой рейс Тель-Авив – Москва. Он решил не жлобничать – купил себе первый класс, чай не каждый день возвращается на Родину. Глядя в иллюминатор на быстро исчезающий израильский берег, Давид ощутил вдруг внезапное сомнение – «а правильно ли я поступаю?». Но чувство это было мимолетным, слабым. Впереди была новая жизнь.
Шереметьево не отличался от других аэродромов – та же суета, то же многолюдье, то же чувство некоторой растерянности от общей суматохи. Скорее на такси, скорее в город. Он ехал по улицам и не узнавал их. Господи, сколько же я здесь не был, пятнадцать, двадцать лет. Как все изменилось – дома, улицы, люди. Ой, это не моя Москва! Из этого города надо уезжать, мне тут не жить…
Поселился Давид в небольшой квартирке, которую ему снял один из друзей. Расположившись, он поспешил на улицу – погулять по вечерней Москве, да и что-то надо было взять себе на ужин. Идя по шумной улице, он подумал: «Тут уж сказать, что вдыхаешь воздух дома, нельзя. Вдыхаешь в основном какую-то гадость от всех этих машин. Нет-нет, отсюда надо бежать».
Первые дни в Москве были заняты делами, встречами, разговорами. Через неделю Давид уже с грустью смотрел на себя в зеркало – столько он не пил уже давно. Но что делать, если каждая встреча начиналась с «ну, за встречу! за твое возвращение!», а это серьезный повод. К концу недели Давид созвонился с одним из своих друзей из соц. сети, отцом Афанасием, настоятелем одного из подмосковных храмов. Тот давно приглашал в гости. Ранним утром Давид сел на метро, доехал до Белорусского вокзала, взял билет на электричку, и не прошло и двух часов, как он уже стоял на платформе почти за сто километров от Москвы. Оглядевшись, Давид бодро спустился на дорогу, уходящую в небольшой перелесок, и вздохнул полной грудью: «Господи, как хорошо-то!» Пройдя аллею из реденьких деревьев, он вышел на совершенно открытую местность и остановился. Впереди зеленело огромное, бесконечное поле, слегка волнующееся под порывами слабого ветра. Слева начинался лес. Обычный подмосковный лес, с березами, дубами, редкими осинами и с огромными зарослями орешника на опушке. А справа виднелись какие-то хозяйственные постройки, за которыми начиналось село. Видна была его главная улица и стоящий в конце нее храм.