а никто на машинах не едет
только каждую ночь шери леди
из небесных колонок из адских
от химдыма до радужной клязьмы
после всех гаражей и ракушек
спят кого не разбудит и Пушкин
и дома обступают все ближе
те дома что оград своих ниже
подпевает народ по ракушкам
песни чтобы не плакать в подушку
то что бой будет крайний на свете
и никто как всегда не заметит
кто бежал кто был в гуще сраженья
каждый в нем потерпел пораженье
чтобы шла бы для всех вместе взятых
дискотека восьмидесятых
под кассету с зажеванной пленкой
под шесть соток коньячных с аленкой
ночь длинна как поет шери леди
и никто никуда не едет
когда-то в детстве между смежных комнат
дед леску протянул и привязал
латунный колокольчик, чтобы сонный
я на рыбалку затемно вставал
осталась в детстве леска и рыбалка
сейсмограф корабельный на окне
проходит время, и его не жалко
и только вижу иногда во сне
как мы идем по самой кромке моря
под серым небом на пустой маяк
дед волосы мне путает рукою
и улыбаясь, смотрит на меня
я просыпаюсь раньше, чем обычно
рассматриваю тени на стене
мне кажется, что время лишь привычка
всего лишь тень среди других теней
что если там, откуда сны берутся
в квартире дедушки не сделали ремонт
и чайки над помойками дерутся
и не становится короче горизонт
в сейсмографе не высохли чернила
бумага крутится, перо рисует вязь
и камень в море брошенный не в силах
пойти ко дну, в лягушку обратясь
пока он прыгает, а человек считает
и досчитав до десяти, идет
по городу, где тень его шагает
но всякий раз с рассветом отстает
на той границе, где двоится в лужах
как времени прохладная слюда
свет фонарей, почти уже не нужный
и тающая в сумерках звезда
где словно перейдя пределы ночи
трепещет паутинка на ветру
пока звенит латунный колокольчик
я буду делать вид, что не умру