Но чтобы подавить измену в зародыше, мало знать, что она существует. Знатные роды не зря веками заключали военные союзы, скрепляя их узами крови, – это помогало им защитить себя от произвола властителя Дубового трона; затронуть интересы одного из них значило развязать полномасштабную гражданскую войну. И союзы исправно выполняли свое предназначение, пока Ма’элКот не придумал блистательную военную хитрость: Актир-токар.
Теперь, стоило какому-нибудь Барону хотя бы намекнуть на свое недовольство действиями верховной власти, он вдруг оказывался в числе подозреваемых Актири. Конечно, все до единого союзники несчастного знали, что все обвинения против него – чистая выдумка, но поделать ничего не могли. Охота на Актири скоро затопила всю Империю и подняла такую волну подозрений и страхов, что любой аристократ, осмелившийся поддержать обвиняемого союзника, немедленно сталкивался с горячим возмущением собственных крестьян, вплоть до бунтов, а иногда и с открытым неодобрением родичей и вассалов. Так, один за другим, в тщательно просчитанной последовательности, старые роды рушились, сдавая свои позиции новой знати, и вскоре в окружении Ма’элКота остались лишь те, кто поддерживал каждый его шаг. Напуганные судьбой, постигшей их предшественников, они боялись даже косо взглянуть на Императора.
Но Тоа-Ситель следил не только за настроениями высших слоев анхананского общества; ему подчинялась и Уголовная полиция Империи, он давно и терпеливо прибирал к рукам контроль над преступным миром. Вожаки самых крупных банд Крольчатников уже находились под его влиянием, его люди потихоньку внедрялись в одну шайку за другой. Очи Короля были повсюду, они отчитывались только перед Тоа-Сителем, подчинялись только его приказам. Обладая такой обширной властью, Герцог давно мог стать тайным правителем Империи, но он этого не сделал. Его амбиции не стремились в этом направлении.
Кровавое солнце опустилось за горизонт, напоследок окрасив багрянцем неправдоподобно красивое лицо Берна. Вопли в Железной комнате угасли вместе с солнцем; когда в храме Проритуна ударил большой бронзовый колокол, из-за двери понеслись не стоны, а мрачный, вибрирующий ненасытным желанием нечеловеческий голос, от которого у Тоа-Сителя задрожали поджилки; слова, которые он произносил, ничего не значили для Герцога, его тревожил сам звук, низкий, болезненный, как тычок твердым пальцем в ключицу. Тоа-Ситель вздрогнул и перестал слушать.