Сердце Иккинга замерло, когда пустые ведьмины глаза уставились прямо на него. Старуха была тощей, как скелет, за спиной у нее волочилась седая грива, все человеческое в ней давно умерло. Двадцать лет жизни в темноте древесного ствола вытянули из нее весь цвет, и она сделалась белее слизня и злее змеи. Тесная тюрьма согнула ее спину в дугу.
Иккинг и драконы оказались у нее как на ладони. Застуканные на месте преступления.
Весь последний год она только и делала, что пыталась отловить Иккинга, весь Дикозапад перевернула, чтобы его найти.
И вот он сидит под столом, меньше чем в шаге от ее подергивающегося белого носа, и кормит драконов, что строжайше запрещено. Оба малыша зависли в воздухе, оцепенев.
Ведьма потянула носом воздух раз, другой…
– Драконы… – прошипела она в ужасе. – Драконы…
Она смотрела прямо на него и лаяла, как собака.
Но ведьма едва видела дальше своего носа. Она не разглядела их. На таком расстоянии она могла только чувствовать движение.
«Не шевелись, Беззубик, – мысленно умолял Иккинг, стиснув зубы от страха. – Не шевелись…»
Ведьма продолжала смотреть на них, казалось, целую вечность. Затем ее длинный, острый как нож нос дернулся от отвращения.
– Странно, – презрительно заметила старуха. – Мне показалось, я учуяла драконов, но это всего лишь рабы. Ну и вонь.
И – шмыг-шмыг – двинулась прочь, сопровождаемая «топ-ТУК, топ-ТУК» Элвина.
Тор, благослови слизь дракона-вонючки!
Дрожа от облегчения, Иккинг засунул Одинклыка обратно за пазуху. Бородавка на кончике носа отвалилась, и он едва успел подхватить ее, пока Беззубик не слопал. Глубоко потрясенный, мальчик прилепил бородавку на место, затолкал Беззубика к Одинклыку и вылез из-под стола.
Девочка с черными волосами и большими глазами теперь сидела на его месте. О боги, эти большие, полные отчаяния глаза изрядно беспокоили его.