Почти все были в сборе, за трибуной уже стоял Председатель. Он поприветствовал присутствующих и, не глядя в зал, упершись глазами в подготовленный текст, произнес:
– Начать сегодняшнее заседание было решено с вопроса, поднятого три с половиной года назад господином Даниэлем, о смысле бесконечного существования. За время наблюдения, проведения всестороннего анализа и весьма противоречивой работы было принято следующее решение: «Наложить запрет на исследования в области старения человеческого организма, а также на обсуждения в широких кругах данного вопроса и касающихся его тем. Все работы велись в условиях секретности и не подлежат разглашению. Вопрос считать закрытым».
Даниэль не сразу понял, что прозвучал категорический отказ, он был растерян, ожидая услышать что угодно, но не то, что произнес Председатель. Даниэль с дурацкой улыбкой приподнялся со своего места, хотел было выйти к трибуне и произнести речь, которую он судорожно повторял про себя с той минуты, как вошел в зал. Все смотрели на него, стоявшего посреди аудитории, абсолютно потерянного. Председатель взглянул на Даниэля исподлобья, затем опустил глаза в свои бумажки и с полным равнодушием произнес: «Перейдем к следующему вопросу…». Дальше Даниэль ничего не слышал, как в тумане, он резко взял свои вещи и выскочил из зала. Сидя в тарелке и направляясь к дому, он винил себя в слабохарактерности, трусости, переигрывал снова и снова момент краха своих ожиданий и все больше ненавидел себя за неспособность защитить свое мнение, отстоять его. Хотя особого смысла в этом и не было, ведь от его возражений решение бы не изменилось и, скорее всего, эти его «предсмертные судороги» выглядели бы глупо и вызвали только жалость. Опустошенный Даниэль совершенно ничего не хотел и не понимал, что делать дальше: все было кончено. Он слишком устал, но держался из последних сил. Доведя себя до полного истощения, он, казалось, вот-вот упадет на колени, забьется в угол и разрыдается, как рыдают от своей беспомощности дети – их слезы, всхлипывания и прочее, сопровождающее данное действо, в разной степени могут выражать сильнейшую ненависть к окружающим или себе, чистейшую мольбу о помощи, но самое главное – искреннюю боль от несправедливости.
Что-то его останавливало всякий раз, когда он уже был готов смириться, ему словно не хватало аргументов, чтобы позволить себе пасть без сил и пуститься оплакивать свою судьбу. Так получается, что большому горю мы скорее предпочтем мелкие неприятности и страдания, которые на самом деле наносят больший урон. Такие незначительные, длящиеся невзгоды, как правило, неспособные привезти к резкому выбросу эмоций, гораздо опаснее. Это как если бы ты отрезал себе руку долго, конечно, лучше обойтись вообще без этого, но тем не менее: ты подрезаешь ее каждое утро по чуть-чуть и весь оставшийся день ходишь с ней, висящей и ноющей, куда проще перенести страдания, отрубив ее сразу.