Верочка давно жила здесь одна, потому что муж её помер, а дети, переженившись, съехали в большой город. Но она не особенно тосковала от своего одиночества: к ней многие мужики и девчата бегали за самогонкой, так что всегда было с кем побеседовать за чашечкой чая и пряниками. Сама она водку не пила, и не любила чтоб её пили при ней – даже готовые бутылки ею подавались не голыми в стекляшке, а плотно завёрнутыми в старые желтоватые колхозные газеты, толстой грудой лежавшие на чердаке. Зато свой медный самовар Верочка обожала, и начищала его до такого блеска, пока в отражении не появится родинка на носу.
Жорик негромко постучал пальцами по дверному косяку: – Тётка Вера, это я, – даже без восклицательного знака, потому что при дружках он был шустёр и нагловат, а в одиночку всё-таки не по славе застенчив.
Никто ему не отозвался; кобель и тот промолчал как очень добрый знакомый, лизя мокрым языком давно высохшую косточку.
– Тётка Вера, ты спишь? – слегка погромчел Жорик, неуютно перекидывая с подмышки в подмышку угловатый кусок сала, который мешал лёгкости движений и предстоящего разговора. Можно было бы взять его в руки, но тогда он сразу, как бельмо, попадётся Верочке на глаза, и она про него обязательно спросит. Она может даже подумать, будто это подарок ей в свёртке, и возникнет неловкость меж ними – ведь Жорик хотел не дарить, а продать.
– Ктой-то там?
Из сарая сначала показалось ведёрко-подойник, а следом за ним полноватая пожилая дама. Именно дама, потому что для деревни она выглядела излишне вальяжно, как белая высокомерная гусыня среди согбенных к земле кур. Её густые седые волосы взвились к небу пышной причёской, и казалось, что по мраморному залу не глядя под ноги движется к трону герцогиня с буклями – в блестящих резиновых ботах.
– Ооо, Юрочка пришёл!
Она, наверное, единственная в деревне зовёт его Юркой, как при крещении, потому как сама и была на крестинах кумой. Тогда тётка Вера, молодая да легковесная разведёнка, опозорилась при всех людях, при церковке – от неумеренного праздничного пития крепчайшего первача нарыгала прямо в купель; а когда её попытались вывести добром, на свежий воздух не пропитанный запахом ладана – то и буянила, и дралась. Может быть, после этого срама она бросила пить: но самогонку всё ж гонит, теперь сладко любя денежки.