Екатерина Михайловна в ужасе смотрела на дочь. Она не знала, как себя с ней сейчас вести.
– А когда yмep папа, – продолжила Марина. – Ведь ты думала только о себе. О своих ролях, которые потеряла. Ты ведь даже памятник ему установила только спустя 5 лет, и то только потому, что местные газеты стали об этом писать.
– Девочка моя, – смогла наконец вымолвить Екатерина Михайловна, – да, я виновата перед тобой, твоим отцом, но я же актриса. Женщина не может сегодня жить только ради семьи. Она должна… реализовывать себя. И вас я любила. Просто вы не всегда это понимали.
– Нет, мама, теперь я все поняла. Мне очень больно, но я ухожу. Дома уже была, вещи забрала. Не пиши и не звони мне. Куда я уезжаю – не скажу. Считай, что ты меня отдала в тот самый интернат. Все.
И Марина резко встала и решительным шагом вышла из гримерки.
Екатерина Михайловна сидела пораженная даже не наглостью и грубостью собственной дочери, а осознанием того, что осталась совершенно одна. Это было чудовищно бoльнo. И какой жестокий розыгрыш. Как Марина могла решиться на такое! Так поиздеваться над ней. Как не пожалела ее! Воистину она воспитала мoнcтpa! Cтpaшного чyдoвищнoго мoнcтpа. Но с этим уже было невозможно ничего поделать. И Екатерина Михайловна заплакала, размазывая по щекам остатки грима.
Таня лежала на кровати в общежитии, уткнувшись лицом в подушку. Все ее существо сковало какое-то странное оцепенение. Это была даже не боль, а недоумение. «Почему?», – стучал в ее висках вопрос. Только вчера они с Сережей обсуждали предстоящую свадьбу, говорили о том, какое платье она себе подберет, как будет рада его мама, что они скажут гостям. А сегодня все это превратилось в какую-то темную бездну. Сергей позвонил, каким-то чужим голосом предложил встретить ее после работы и там, на улице, комкая слова, заявил, что свадьбы не будет, что он отказывается от отношений с ней, просит ему не звонить и не писать. Таня не успела ничего сказать, не спросить, не возразить. Так и осталась стоять на улице.
Потом она бродила по городу, а когда стемнело, вернулась в общагу. Сергей не любил этого институтского общежития, которое давно уже нуждалось в ремонте, но она настояла, что до свадьбы останется жить здесь. Мысли путались в голове, скромно обставленная комната пугала своей тишиной. Две надоедливые соседки с литфака были на практике в своих сельских школах. Она осталась совсем одна. Совсем, да не совсем. Внутри жило еще одно существо, которое, как и Таня сейчас, сжималось в маленький беспомощный комочек. Таня была на четвертом месяце беременности.