До Москвы добрались без происшествий. На Казанском вокзале призывников забрал автобус и повёз их в подмосковный город «N», откуда они ещё около часа тряслись до непосредственного места прохождения службы.
Наконец, спешившись, призывники вошли в ворота Воинской части и Старлей проводил их в здание Клуба – помимо Алтайских пацанов, там уже были ребята и с других регионов.
Все построились, и перед призывниками возник Полковник, – старый и уставший от жизни, – с толстым омерзительным рубцом через весь рот от уха до уха. Полковник сказал призывникам о Долге и Чести и Почёте службы в Вооруженных Силах, а уж в их Краснознамённой Дивизии, – так это вообще удача…
– Солдата имеет право ударить только мать! – выступал он.
Красивые слова. Они всего через несколько часов превратятся в прах, а этот отвратительный шрам на лице окажется полученным не в бою, как наивно полагал Данька, а следствием пьяной езды на мотоцикле: он нёсся в сумерках и «закусил» телеграфный провод, висящий поперёк дороги. К счастью для полковника, тот провод был не под напряжением…
Но пока что Данька слушал, развесив уши, и всё больше и больше верил этому человеку, полагая, что с таким командиром не пропадёшь.
Когда «полкан» закончил свою политпросветительную агитационно—вдохновительную речь, бойцов повели в солдатскую баню.
Этого полковника из Отдела кадров Данила увидит вновь только через два года, ровно на одну минуту, когда тот вручит ему ж/д билет до дома и военный билет.
***
Баня оказалась ледяной. А вода – только крутой кипяток, как в чайнике. Холодной не было.
Помывшись с горем пополам, призывники были отведены в каптёрку и переодеты, а то, в чём они приехали, так и осталось огромной кучей лежать на полу в предбаннике.
В столовую строем их вёл капитан, – худой, невысокий, – он постоянно шутил и говорил, что: «если уж что-то началось, значит, оно обязательно закончится!..». Вряд ли кто-то тогда понимал смысл его слов, – такие умозаключения чужды восемнадцати годам.
Вновь прибывшие бойцы поднимались по ступенькам высокого крыльца в столовую, когда до них донеслись вопли и матерки. Войдя внутрь, все остановились как вкопанные: по обеденному залу метался человек эльбрусовской комплекции с длинной деревянной лавкой в руках, готовый прибить ею любого. Повара на кухне, словно напуганные куры, стояли на подоконниках, солдаты, у которых шёл приём пищи, тоже «рассосались» по углам и подоконникам и лишь один Стол, стоящий отдельно от всех, – в углу, – продолжал есть да ещё и покрикивать этому здоровяку да подбадривать его, подсказывая, кому в первую очередь этой лавкой надо бы «отвесить». То были Дембеля.